Рыбаки шумной толпой повалили на улицу.

Симион шел за ними молча, с опущенной головой, погруженный в свои невеселые думы. Последним вышел Спиру Василиу. Весь дрожа от возмущения, он чувствовал себя глубоко оскорбленным едкими шутками Емельяна.

— Деревенщина проклятая, — ругался он сквозь зубы.

Выйдя на пристань, Василиу застал там начальника рыболовной флотилии.

— Долгонько вы за ними ходили, — сухо заметил начальник.

Василиу промолчал. Он стоял, пожимаясь от холода в своей легкой шинели. Ветер крепчал, становилось все холодней. Похоже было на то, что может пойти снег.

— Защитная одежда всем выдана? — спросил начальник флотилии. — У всех есть все, что нужно?

— У всех, черт бы их драл, — чуть слышно пробормотал Спиру Василиу и поспешил громко прибавить: — Если чего-нибудь не хватит, я завтра доставлю на сейнере.

— Прошу вас никуда не отлучаться, — строго заметил начальник флотилии. — Вы прекрасно знаете, что завтра у нас производственное заседание. У вас вошло в привычку проводить больше времени в море, чем на пристани. Никогда неизвестно, где вас искать, когда вы нужны: «Товарищ Василиу с флотилией в море!» — вечный ответ. Пора положить этому предел, — прибавил он еще строже.

Спиру Василиу не оправдывался, и начальник позабыл про него через минуту. У причалов было шумно: бегали, перекликались люди; матросы с «Октябрьской звезды» и портовые рабочие снимали сходни, отдавали швартовы, надрывно ревела сирена, рефлекторы парохода заливали ярким светом пристань, воду, металлические леса у элеваторов. Начальник флотилии отправился проверить, погрузились ли рыбаки. Старшины сейнеров и механики куттеров, которые должны были выйти через два часа после «Октябрьской звезды» и встретиться с ней в открытом море после четырехчасового хода, держа курс на северо-восток, пришли жаловаться на рыбаков:

— Товарищ начальник, они не желают спать ни на сейнерах, ни на куттерах, хотя там тепло, а обязательно в лодках!

Начальник пошел уговаривать людей, но все его усилия ни к чему не привели. Ермолай уже улегся в лодке, выпустив бороду над одеялом и надвинув картуз на нос.

— Мы так привыкли, — упрямо отвечал он на все доводы начальника, поглядывая на него из-под одеяла маленьким хитрым глазом.

Начальник флотилии попробовал уговорить Емельяна, но тоже ничего не добился.

— Я своих лодок не брошу. Пускай они на буксире у куттера, а отвечаю за них все-таки я!

Симион Данилов тоже ничего толком не ответил и пробормотал ругательства, — начальник флотилии притворился, что не расслышал их.

«Октябрьская звезда» наконец ушла, мелкие судна готовились следовать за ней, пристань опустела. Один лишь начальник флотилии все еще стоял у причалов. Пошел редкий снег. Снежинки кружились в свете рефлекторов; ветер сдувал их в море, раскачивал фонари. Начальник флотилии снова подошел к лодкам, качавшимся на черно зеленых волнах. Рыбаки храпели, натянув одеяла на головы. Снег в заветренных местах покрывал их тонким слоем. Ермолай спал богатырским сном. Снежинки таяли на его красной физиономии, но задерживались в бороде и на бровях, от чего он становился похожим на деда Мороза. Начальника разбирал смех, но и он начал замерзать. Он отряхнулся и ушел. Поднимаясь по гранитной лестнице в город, он увидел, как сейнеры и куттеры проходят между световыми буями и выходят в море, таща за собой лодки со спящими рыбаками. Они влекли их далеко в открытое море: богатыря Ермолая с его запорошенной снегом бородой, ретивого Емельяна, всех, всех… Начальник флотилии вздохнул и быстро зашагал по пустынным улицам. Проходя мимо большого здания, где еще светились окна, он обратился к дежурному в проходной будке:

— Товарищ первый секретарь еще здесь? Скажите ему, что его спрашивает начальник рыболовной флотилии.

Дежурный поднял трубку и, поговорив с кем-то, утвердительно кивнул головой. Начальник флотилии поднялся по лестнице, прошел длинными, пустыми коридорами, постучался в дверь и вошел. Секретарь обкома партии что-то писал при свете настольной лампы.

— Здравствуйте… — сказал он. — Садитесь. Флотилия ушла?

— Ушла, — сказал начальник флотилии и сел.

Он только теперь почувствовал, как устал.

— Я пришел с вами поговорить именно о флотилии… И не только в качестве ее начальника, но и как член обкома.

— Что за торжественное начало? — сказал секретарь с усталой улыбкой.

— Вопрос, видите ли, очень серьезный… На нашу флотилию, как вам известно, приходится большая часть рыбной продукции республики. В угольном бассейне и на крупных комбинатах наши консервы…

— Стойте! — перебил его секретарь с той же усталой, приветливой улыбкой и поднял руку. — Не говорите мне о важности рыболовства, я все это знаю. Скажите мне сразу: что у вас хромает?

— Откуда вы взяли, что у нас что-нибудь хромает?

— После такого предисловия… — рассмеялся секретарь. — Ну, переходите к фактам. Конкретно: что хромает? Чем можем вам помочь?

Начальник флотилии начал объяснять. Говорил он долго, потому что было о чем говорить: в рыболовной флотилии хромала дисциплина: наблюдались анархические стремления; люди работали спустя рукава, без воодушевления; политический уровень у большинства был низкий; были серьезные указания на то, что работа судовой парторганизации оставляет желать много лучшего…

— Меня это удивляет, — сказал секретарь, когда он кончил. — Мы считали секретаря тамошней парторганизации человеком серьезным, бдительным: он даже несколько раз обращал наше внимание на ошибки наших активистов…

— Нужно будет присмотреться к нему поближе, — сказал начальник флотилии. — Там у них что-то не ладится, есть там какая-то гниль.

— Пошлем туда инструктора, — пробормотал секретарь, а про себя подумал: «У нас нет свободных людей, все разосланы… Впрочем, посмотрим…»

Он поднял трубку и набрал номер.

— Вы все еще работаете? До сих пор не легли? Да?.. Зайдите сюда на минутку…

— У нас есть прекрасный инструктор, — сказал он начальнику флотилии, кладя трубку на место. — Он у нас недавно — нам прислали его из профсоюза. Тоже когда-то был рыбаком. Его жизнь — целый роман, только парень он неразговорчивый, особенно когда речь идет о нем самом…

В дверь постучали. В кабинет вошел широкоплечий человек лет тридцати, тридцати с лишним. Он выглядел старше своих лет из-за обрамлявших рот глубоких морщин и начинавших серебриться висков. Глаза у него были пепельно-серые, выражение лица — строгое, замкнутое; оно дышало сдержанной силой и скрытой грустью. Войдя, он остановился у двери.

— Входите, садитесь. Товарищ Жора — начальник рыболовной флотилии. Скажите, товарищ Жора, когда вы закончите ваш отчет?

— На днях закончу, — ответил присланный из профсоюза инструктор, усаживаясь и кладя на колени большие, костлявые руки. — Трудновато мне писать, — прибавил он, сдержанно улыбаясь. — Я не грамотей…

— Зато рыбак, так ведь? — с улыбкой спросил секретарь.

— Был рыбаком.

— Как раз то, что нам нужно. Товарищ начальник рыболовной флотилии расскажет вам, в чем дело, а вы скажите, сможете ли вы нам помочь.

— Расскажите ему, голубчик, — сказал секретарь, обращаясь к начальнику флотилии. — Мы пошлем его как инструктора обкома на «Октябрьскую звезду». Он, как бывший рыбак, знаком с делом…

Бывший рыбак Адам Жора сидел прямо, положив свои большие руки на колени, молчаливый, спокойный и строгий, словно речь шла вовсе не о нем.

Спиру Василиу был в ярости оттого, что начальник флотилии приказал ему никуда не отлучаться на следующий день и присутствовать на заседании, которое ему, Спиру Василиу, сулило либо смертельную тоску, либо неприятности, страх потерять службу и необходимость хоть как-нибудь вывернуться, как-нибудь оправдаться перед начальником флотилии и главным инженером, которые неминуемо потребуют его к ответу.

Особенно болезненно переживал он запрещение выйти в море на сейнере в поисках «Октябрьской звезды». Такие прогулки вошли у него за последнее время в привычку. Часами, а иногда и целыми днями не было видно ничего, кроме водной пустыни, — рыбу ловили в местах, далеких от торговых путей. Василиу представлялось, что он снова в океане, снова в дальнем плавании, как в добрые старые времена, — лет пятнадцать, двадцать назад. Часы, проведенные на сейнере, были единственными, когда он чувствовал, что ему дышится свободнее. Зато в городе и в порту ему все время казалось, что его что-то давит. Ощущение это было странное и крайне неприятное. В порту было много движения, но не было прежнего шумного беспорядка, прежней суматохи. Не было видно пьяных иностранных матросов, автомобили были других заводов, некоторые флаги исчезли с мачт стоявших у причала судов, вместо них появились новые. Все приобрело строгий, сдержанно деловой вид, который удручал и раздражал Спиру Василиу. Но хуже всего было на констанцских улицах. Здесь в прежнее время были гостиницы с пышными названиями: «Королева Мария», «Гранд-Отель»; здесь были банки с тихими, темными коридорами, с мягкими коврами и тяжелыми полузадернутыми портьерами, здесь были пароходные агентства и конторы экспортно-импортных фирм, здесь были рестораны, бары, публичные дома. Василиу ходил по этим улицам, как во сне, наталкиваясь на людей, которые оборачивались и, с удивлением взглянув на него, шутили: