Решение было принято, но почему-то он никак не мог встать и приступить к исполнению задуманного. А исполнить задуманное было очень просто: для этого нужно было пройти всего несколько шагов. Молния то и дело освещала стальную выкрашенную белой краской надстройку с двумя иллюминаторами и черными отверстиями дверей. Там, в кубрике, спали матросы — большая часть команды. Было темно, но Косма нарочно побывал здесь днем и точно знал, где можно найти того, кто был ему нужен. Он его найдет, и тогда…

Конечно, при свете молнии его могли увидеть. Ну и пускай! — думал Косма. — Не все ли ему теперь равно! Хотя, конечно, он будет осторожен и постарается, чтобы его не заметили. Но его вдруг охватило какое-то странное оцепенение: в том состоянии, в котором он находился, ему было совершенно безразлично увидят ли его или нет. Главное теперь было встать с этого чугунного кнехта и пройти, при свете молнии, те несколько шагов, которые отделяли его от белой надстройки с иллюминаторами и черными отверстиями дверей.

Но вот вопрос: действительно ли он решился? Хватит ли у него решимости? Голова не работала. Охватившее его оцепенение, усталость, и даже не усталость, а какая-то болезненная тяжесть мешали ему думать. Его большое, сильное тело казалось ему парализованным. Могучие руки словно приросли к согнутым коленям.

«Я в резиновых сапогах, никто меня не услышит», — подумал он вдруг и сам удивился тому, что мысль его остановилась на такой мелочи. Разве ему не все равно услышат его или нет?

В море был полный штиль. Ни малейшего дуновения не колебало знойный воздух. Сверкали зарницы. Кругом была полная тишина, а Косма все еще чего-то ждал…

Ему было трудно дышать. Яростно билось сердце. Откуда в нем такая слабость, такая робость? Разве не все было решено и обдумано?

Ослепительно яркая молния снова осветила «Октябрьскую звезду». На пароходе стало светло, как днем, только свет был особый, сине-лиловый. Потом сразу наступила такая тьма, что Косме показалось, будто он ослеп. Оглушительный удар грома грянул, раздирая воздух, как орудийный выстрел. И снова тишина, непроглядный мрак и мучительное ожидание…

Косма сделал над собой страшное усилие, поднялся и на ощупь пошел к белой надстройке. Наступив на что-то мягкое, показавшееся ему живым, он вздрогнул, но тут же сообразил, что это шланг. Потом под его ногой загремели какие-то цепи. Рубаха приклеилась к вспотевшей спине. Пламенный зигзаг молнии прорезал небосвод сверху донизу и как стрела вонзился в черную воду. Косма увидел перед собой ослепительно белую стенку, зияющее отверстие двери и почувствовал, что он со всех сторон открыт, что каждый может его обнаружить, что его отовсюду видно. Но ему теперь было не до того. Нужно было доканчивать начатое. Что будет потом — не важно. В снова окутавшей его тьме раздался оглушительный раскат грома, но Косма не обратил на него никакого внимания. Он нагнулся, достал из-за голенища тот самый нож, которым он разделывал белугу, и вошел.

Внутри все было тихо. Не слышно было даже дыхания спящих. Спят ли они? А может, — не спят? В кубрике была страшная жара, духота и пахло потом. Косма нащупал койки и отсчитал четвертую в нижнем ряду.

Молния снова осветила все: занавески у коек, ботинки и деревянные сандалии на полу, некрашеный стол, бутылку на нем, два зеркальца для бритья, несколько жестяных тарелок, ложки, упавшую на пол сложенную газету. Потом все опять погрузилось в темноту… Косма нагнулся над крепко спящим человеком.

Это был он — Лае, с его длинными, вьющимися волосами, бачками и татуировкой на руках. Ничего не стоило пырнуть его ножом. И все будет кончено: страдания, ненависть, ревность, любовь Маргариты к Лае. Что будет после этого — ему, Косме, было решительно все равно. Будь, что будет. Главное — чтобы вся эта мука поскорей кончилась. Он занес нож и стал ждать молнии, чтобы ударить наверняка. Яркая вспышка осветила кубрик, и где-то, совсем близко, ударил гром. После этого молнии следовали одна за другой, все озарилось фантастическим, лиловым светом, раскаты грома сливались в сплошной оглушительный грохот. Но Косма как занес нож, так и замер. Под ним, на койке, в одной рубахе, подложив руку под голову, спал, лежа на животе, Лае. Его пышная шевелюра растрепалась и стояла дыбом, напоминая петушиный гребень. Из угла открытого рта текла тонкая струйка слюны. Задравшаяся рубаха обнажала волосатые ноги и выпяченный белый зад. Косма почувствовал, что в нем происходит что-то необычное, такое, чего он до сих пор никогда еще не испытывал. Молния еще раз осветила раскинувшегося на койке матроса. «Этот волосатый любит Маргариту!» — думал рыбак. И нравится ей, а он, Косма, собирается его убить… За то и собирался убить, что нравится, за то и хотел взять грех на душу… И вот этого-то волосатого он ненавидел безумной ненавистью, чуть не зарезал…

Рука его медленно опустилась. Он неуверенно повернулся и медленно, как ходят во сне, вышел. В нескольких саженях от парохода молния ударила в море. Косма шатаясь прошел на верхнюю палубу, все еще держа нож в руке, потом посмотрел на него, вздрогнул и кинул далеко за борт. Нож, под страшные раскаты грома, беззвучно упал в воду.

Косме вдруг вспомнилось, какой смешной вид был у Лае на койке и как он, Косма, только что хотел его убить за то, что он нравится Маргарите, и его стал разбирать смех. Чем больше он об этом думал, тем смешнее ему казалось все это происшествие и тем громче он хохотал. Хохотал он долго, держась за живот и боясь, как бы от такого смеха что-нибудь не оборвалось у него внутри. Слезы текли у него по щекам. Кое-как успокоившись, он утер их и глубоко, облегченно вздохнул. Никто из-за раскатов грома не мог слышать его смеха. Видеть его тоже никто не видел, хотя голубые вспышки молний беспрестанно озаряли теперь палубу и казалось, что небо повсюду связано с морем то появляющимися, то исчезающими огненными нитями.

Всю эту ночь Лука Георге провел в своей лодке под проливным дождем. Он громко проклинал погоду, но никто его не слышал из-за града, раскатов грома и крупными, тяжелыми каплями лившего как из ведра дождя. Рыбаки измучились, отливая воду из лодки. Старшина отчаянно ругался, напряженно глядя по сторонам, хотя и не мог увидеть ничего, кроме кромешной тьмы и ливня.

— Фонари без стекол дают! Подумать только: без стекол! — возмущался Лука. — Жаль, что нет здесь той сволочи, которая посылает нам такие фонари! Да и Прециосу, который, видите ли, не желает смешивать рыбаков с командой, не мешало бы здесь побывать! Ах, чтоб тебя!..

Он вдруг начал чертыхаться с таким исступлением, произнося такие страшные ругательства, что гребцы вздрогнули и подняли головы — посмотреть, что случилось. То, что они увидели, заставило их остолбенеть от ужаса. Из падавшего стеной дождя выросло и надвигалось на них какое-то темное чудовище, принимавшее с каждой минутой все более угрожающие размеры. Наверху светились огни: топовый белый на мачте, отличительные красный и зеленый по бортам. Лука одновременно видел оба огня — доказательство того, что пароход шел прямо на них.

Он кинулся к веслам и, закидывая голову назад, стал грести изо всех сил. Остальные последовали его примеру. Лодка стрелой понеслась вперед. Через минуту высокий нос корабля, с силой рассекавший воду и поднимавший две широкие пенистые волны, прошел в нескольких футах от рыбаков. Перед их испуганными взглядами проплыли: железный борт, из которого не переставая плевался насос, выше — несколько освещенных иллюминаторов, залитый светом мостик, потом сразу корма и яростно вращающийся винт. Пароход, стуча машиной, быстро удалялся. Гребцы остановились. Несмотря на холодный дождь, с них градом лил пот.

— Ох, господи! — вырвалось у одного из рыбаков.

Лука глубоко вздохнул и утер лоб.

— Пронесло… — хрипло произнес он, немного погодя. — Ведь знают, негодяи, что мы ловим рыбу на мореходных путях, а выдают штормовые фонари без стекол. Здесь проходят все пароходы из Истамбула на Констанцу или на Одессу…