Ты, ветер гор,
несись по всей стране,
всем расскажи, что видел ты с налету:
вот пулемет прижался к пулемету,
патронов горы, пушки на лафетах,
а в грязных, раскисающих кюветах —
те,—
справедливой податью войне,—
в рубашках черных,
что на каждом теле
от холода и крови затвердели.
Ты, ветер гор,
гонец весны,
гонец,
несущий пополам со снегом вести,
ты, видевший всю эту землю красную,
любивший и страдавший с нею вместе,
сегодня новость возвести прекрасную.
Кровожадный Муссолини (Мигель Эрнандес)
Диктатор цепей, тюремная черная пасть,
в Гвадалахаре ты не был,
где трусливым гиенам твоим суждено было пасть,
проклиная испанское небо.
В шумной провинции ульев,
в сладкой Алькаррии,
ставшей горькой, как плач,
свистели твои пули,
подлый палач.
Приходи и увидишь,
что гниющим мясом стали твои солдаты.
Приходи и увидишь,
что знамена твои разодраны и помяты.
Мертвые,
от которых к небу поднимается смрадный чад,
мертвые под дождем и под снегом,
под безжалостным солнечным светом,
в степях, на холмах, возле старого дуба,—
страшно и грубо,—
мертвые.
Они молчат.
Молчат, как кричат, о том,
что кровь их заледенела,
что их красным крылом задела
та гармония жуткая,
что на крыльях незримых летает
и каждому
взрыв могилы дарит.
Ты, паутина
с зубами зверя,—
самолеты моей Испании
тебя протаранили,
все больше в победу веря.
Приходи и увидишь,
как, шатаясь от голода, поднимаясь из грязи
скользкой, вырастает войско:
это мы, испанцы, живые,
но словно изваянные из отважнейшей бронзы,
с волосами, в которых запутались свежие росы.
Ты увидишь, как встали мы против холода.
Наши рты, провалившиеся от голода,
мы вытягиваем в улыбки.
Наши взгляды
от бессонницы зыбки,
а рубашки
продырявлены выстрелами…
Но мы выстоим!
Ты шлешь нам свинец и сталь,
брызжешь грязной слюной,
ты, как низкий предатель,
распорядился своей страной.
Что ты сделал с ее людьми?
Ведь дороже нет ничего у Италии.
Без людей погасли огни в домах,
шахты гудеть перестали.
Плуги молчат на полях,
в плавильных печах нет больше жара.
Зато есть
Гвадалахара!
Есть вдовы — ты сделал их вдовами.
Есть сироты — ты повинен в постигшем их страшном ударе.
С твоими напутствиями бредовыми
шли отцы их к Гвадалахаре.
И разве они мой народ одолели?
Как дикие звери пришли,
как жалкие псы околели.
Молчат твои мертвецы.
Ты слышишь лишь голос Испании гордой.
Летит он во все концы.
Мерзавец,
актеришка,
мы ткнем еще в лужу тебя
твоей театральною мордой!
Диктатор виселиц,
сам ты сдохнешь в петле.
Сегодня мы дали тебе по зубам,
а завтра слово свое
и Италия скажет,
она тебе покажет
и не то еще!
Клянемся
могилами
милыми,
клянемся и теми,
кто был тобой одурачен,
по ком теперь мать итальянская плачет,
клянемся, что мир нашу правду узнает,
увидит все звенья ее роковые,—
клянемся, живые!
Пусть мертвые встанут из гроба и плюнут нам
в душу, коль мы эту клятву нарушим.
Организованный студентами театр «Ла Баррака» в двух шагах от передовой показывал солдатам произведения Сервантеса и Лопе де Вега. Концерты нашего военного оркестра под руководством дирижера Оропеса также помогали поддерживать высокий моральный дух солдат.
После окончания сражения в Гвадалахаре был проведен большой митинг, созванный семнадцатью антифашистскими организациями города, на который пригласили выступить и меня. В своей речи я резко осудил тех военных и должностных лиц из народной милиции, которые потеряли веру в победу, доказали свою полную неспособность командовать и пытаются свалить на подчиненных всю ответственность за собственные неудачи, а также разоблачил дезертиров и трусов, козыряющих своими звездами и галунами подальше от фронта.
В газетах того времени писали о жалобе командованию какого-то военного, который утверждал, будто бы я в своей речи призывал уничтожить всех офицеров старой армии. Я уже говорил и повторяю, что за поражение или панику несут ответственность командиры. Это относится и к старым, и к новым. Солдаты все хорошие, все стремятся разгромить фашистов; следовательно, дело в командовании. Там, где есть люди, умеющие командовать, солдаты добиваются победы. Нам не нужны командиры (независимо от того, старые они или новые), обвиняющие в поражении солдат. Тех, кто не способен командовать, надо отстранить, предателей — уничтожить, независимо от того, из старой они армии или из народной милиции.
Наша война — война нового типа. И армия тоже нового типа. Командиры не должны быть деспотами, издевающимися над солдатами, как было в старой армии. Командир для солдата должен быть всем — братом и отцом, который заботится о его настроении, одежде, пище. Большинство наших командиров было именно такими. Вблизи Трихуэке солдаты почти два дня и две ночи в дождь и снег находились в поле под открытым небом. Чтобы они могли побороть холод, им ночью дважды давали горячий кофе с коньяком. Когда же была дана команда идти в атаку, солдаты с энтузиазмом бросились в бой, полностью доверяя своим командирам.
Я отдаю должное ценной помощи профессиональных военных, искренне боровшихся на нашей стороне. Они помогли тем из нас, кто не кончал военных академий, приобрести необходимые знания. Однако за измену или трусость надо карать. На командные должности необходимо выдвигать людей, которые могут добиваться победы в бою.
Моя речь пришлась не по вкусу командиру корпуса, отправившему к генералу Рохо одного из газетчиков с протестом по поводу моего выступления.
Когда я приехал в Мадрид, Рохо рассказал мне о жалобе и показал газету, где отдельные места были подчеркнуты командиром корпуса.
В ту ночь в мадридском кинотеатре «Монументаль» состоялся другой митинг, на котором мне было предложено выступить. Я воспользовался случаем, чтобы соответствующим образом ответить командиру корпуса. Некоторым сеньорам, сказал я, понравилось, что мы, члены политических партий и профсоюзов, рискуем жизнью на фронтах войны, но от нас хотят, чтобы мы были молчаливы и аполитичны. Не встретив поддержки, командир корпуса пошел на попятную.
Чувства миллионов испанцев в те дни выразил один из них, герой только что закончившегося сражения. Я говорю о лейтенанте 9-й бригады Хосе Алькала Кастильо, сыне бывшего президента республики Нисето Алькала Самора. Алькала Кастильо явился к нам в штаб 1-й бригады в Вильяверде, в дни обороны Мадрида. Он был членом национального комитета ФУЕ и приехал из Парижа, чтобы стать в ряды сражающихся за Республику. Его приняли в 1-ю бригаду солдатом и за героизм, проявленный в боях под Вильяверде, Куэста де лас Пердидос, в Серро де лос Анхелес и на Хараме, произвели в лейтенанты. С Гвадалахарского фронта он написал письмо своему отцу, которое мы приводим ниже. Это письмо — одно из свидетельств того страшного впечатления, которое возникает у каждого, видящего свою родину наводненной иностранными армиями. В нем же лейтенант отвечал на недостойные выступления своего отца в заграничной прессе.
