В полдень 28 января я появился в трактире, где обычно обедали отец и два брата, рассказал им о письме из Галисии и сообщил, что через три часа отправляюсь на пароходе в Испанию. Они были возмущены поступком кузнеца, но в не меньшей степени моим решением, так как считали, что у них больше прав отправиться за океан и встать на защиту матери. Но поскольку ни у кого из них не было оформленного для выезда паспорта и билета на пароход, им ничего не оставалось, как проводить меня до пристани.

11 февраля я прибыл в Виго, а 13-го был уже дома. Первое, что бросилось мне в глаза, это шрам на лице матери, рассекавший бровь до самого глаза. Кузнец ударил мать рукояткой пистолета, а его сын в это время держал ее.

Мать сделала все возможное, чтобы замять случившееся. Я успокоил ее, но с первого же дня стал искать случая отомстить обидчикам.

Однако кузнецы словно исчезли: отец и сын перестали бывать в таверне, куда обычно ходили, а поскольку работали они у себя дома, встретить их было невозможно.

Так прошел февраль. Однажды, в середине марта, ранним утром у нас в доме появились четыре жандарма. Они произвели обыск и забрали у меня пистолет. Кузнецы по-прежнему не показывались, но время от времени давали о себе знать. Наконец 30 апреля мы встретились перед их домом. Произошла драка. Сын кузнеца получил ранение в легкое. Отец, видя, что сын падает, трусливо бросил его и заперся в своем доме. Я был ранен в голову.

История с кузнецом требует некоторого пояснения для того, чтобы стало понятно, какой след она оставила в моей душе и как в последующем развивались взаимоотношения между нашими семьями.

Кузнец и мой отец в молодости были друзьями. В один из приездов отца с Кубы — он совершил восемь вояжей на Кубу и обратно — кузнец нанял его строить дом. Отец взялся за работу, не заключив письменного контракта, что было в порядке вещей между знакомыми и друзьями. В ходе работ отец неоднократно обращался к кузнецу за деньгами; но последний всегда находил причину не платить ему. Когда строительство было завершено, кузнец заявил отцу, что ничего ему не должен.

Отцу пришлось продать корову, свинью, взять деньги в долг и отдать все до последней копейки, чтобы расплатиться с рабочими и за строительные материалы, после чего он вновь уехал на Кубу.

Кузнец был типичным галисийским сельским гангстером. Начав на пустом месте, он, постепенно отбирая землю у соседей, стал богачом.

С помощью сыновей, а их у него было шестеро, он третировал всех, кто оказывал ему сопротивление, а некоторых, вовлекая в тяжбы, разорял. Он пользовался поддержкой касиков (сельских кулаков), жандармов, судьи и членов провинциального суда. Всем им он делал подарки за счет награбленного у крестьян — своих соседей.

Вскоре после описываемых событий кузнец в драке смертельно ранил Ламаса, одного из самых безответных крестьян округи. Уже лежа на земле, умирая, тот выстрелил в кузнеца и убил наповал.

После этого семья его стала распадаться. Сын, с которым я дрался, вступил в профсоюз. Участие в профсоюзной борьбе, а затем пролитая в совместной битве против фашистов кровь стерли ненависть между нашими семьями.

Вот что сообщает о нашей семье и о событиях 1936 года в Галисии галисийский писатель Мануэль Д. Бенавидес в книге «Группой командуют капралы», опубликованной вскоре после окончания войны и написанной на основе свидетельств их участников и очевидцев.

«Братья Листер.

В местечке Аменейро муниципалитета Тэо, судебного округа Падрон каменотесы Константе, Эдуардо, Фаустино и Мануэль Листер вместе со своими товарищами из профсоюза рабочих разных ремесел читали сообщения постоянной комиссии Конгресса республики о восстании. Мануэль был самым молодым из пяти братьев Листер. Третий — Хесус обосновался в Мадриде и называл себя Энрике Листер. Братья жили с матерью и двумя сестрами. Отец находился на Кубе. Все пять братьев были настоящими мужчинами: крепкими, закаленными и твердыми, как кирки, которыми они обтесывали камни. 18 июля профсоюз мобилизовал людей…»

«…В профсоюзе Тэо стало известно, что из Виго в Сантьяго отправляется поезд с боеприпасами. Нападение на поезд решили организовать на станции Осэбэ. Рабочие, вооруженные несколькими дюжинами ружей, расположились около станции. Они предполагали, что поезд будут охранять, как обычно в таких случаях, две пары жандармов. Однако им пришлось столкнуться с двенадцатью жандармами и двадцатью молодчиками из фаланги и рекете. Бой длился недолго. Двое из нападающих были ранены. Пришлось отступить в лес. Рабочие прошли несколько километров, неся на себе раненых. Жандармы не преследовали их. Остановились в сосновой роще…

Все здесь?

Не хватало «о феррейро» (кузнеца).

— Я поищу его, — предложил Фаустино Листер.

Фаустино нашел «о феррейро». Тот был ранен в грудь и истекал кровью. Каменотес взвалил его на плечи.

— Эу морро! (Я умираю) — воскликнул раненый.

Листер почувствовал на своей шее его хриплое дыхание, положил на землю и нагнулся над ним… Но в это время за его спиной звякнули затворы жандармских маузеров. Фаустино закрыл лицо «о феррейро» платком и протянул жандармам руки для наручников. Его отвели в тюрьму в Сантьяго.

Для матери начались дни скорбного паломничества. Это была худая, истощенная, но державшаяся прямо старушка. Она всю жизнь отдала детям и столько сделала для них, что братья Листер выглядели великолепно. Она гордилась крепким потомством, которое произвела на свет и вырастила, потомством, платившим ей огромной любовью.

…И вот Фаустино грозит гибель, а остальные братья вынуждены скрываться в лесах. Мать отправляется в Сантьяго. Она стучится во все двери.

…— Мы освободим его, если явятся братья, — пообещали мятежники. Мать пошла в горы, рассказала об этом Эдуардо, Константе и Мануэлю и просила укрыться так, чтобы их не могли найти. Но Константе решил по-другому. Он был женат, имел несколько детей. Он думал всю ночь, а наутро сообщил мятежникам, что готов сдаться, если освободят брата. Мысли Константе были безыскусными, чистыми, наивными мыслями каменотеса. Камень ведь тоже такой. Мысли фалангистов были мерзкими, грязными и страшными, как гнилое дерево гроба. Константе пообещали освободить брата, и он сдался.

Военный трибунал приговорил Фаустино к смертной казни. Его расстреляли на кладбище Бойсака. Вместе с ним с поднятыми кулаками упали несколько рабочих из Падрона и журналист Хуан Хесус Гонсалес. Взводом командовал капитан Сааведра из кадрового состава армии.

Еще больше постаревшая, похудевшая, истощенная мать продолжала паломничество. Каждую ночь фалангисты уводили из тюрьмы арестованных.

Однажды вызвали Константе Листера.

Фалангисты увидели идущего на них со сжатыми кулаками, сверкающими глазами Константе… Двоих он сбил с ног… Третьего ударил… С криками ужаса палачи выпалили в него из пистолетов…

— «Ай, меус фильос»! (О, мои сыновья!)

Эдуардо и Мануэль включились в партизанскую борьбу».

Да, моя мать была настоящей женщиной из народа. Она верила в бога, ходила к обедне, но священнику, когда он говорил, что мы, коммунисты, плохие люди, не верила. Она ничего не знала о коммунизме, но знала своих детей, знала, что мы не способны сделать ничего дурного и, если мы стали коммунистами, значит, в коммунизме не могло быть ничего плохого…

Отец — очень трудолюбивый человек — прекрасно владел ремеслом каменотеса. Он был хозяином своего слова и то, что обещал, обязательно выполнял. Его отличали храбрость и щедрость и необычайная лояльность по отношению к своим друзьям. Мать он глубоко уважал, а сыновей крепко любил. Но это была любовь без особых эмоций. Я не помню, чтобы он когда-либо целовал меня или сажал к себе на колени. Столь же сдержан отец был и с моими братьями.

Самый старший из нас — Константе владел профессией каменотеса так же хорошо, как и отец. Его благородство граничило с наивностью. Этим и объясняется, что он поверил фашистам и сдался им, пытаясь спасти Фаустино.

Мы все были очень привязаны друг к другу, и я уверен, что жандармы, с которыми я не раз вступал в потасовки, потому, в частности, не осмеливались убить меня, что понимали — братья своими руками свершат правосудие.