Шаг за шагом, по мнению Крука, можно проследить вторжение этих божеств в храм. Сначала место их культа остается вне храма; они считаются как бы привратниками храма и как таковые принимаются во внимание при храмовом культе; затем мы видим, что мало-помалу они получают придел в самом храме, где обыкновенно служит жрец из низшей касты, к которой принадлежит это божество, и так продолжается далее, пока первоначальный полевой бог или леший не сделается воплощением или проявлением великого бога, и тогда уже он должен вполне пользоваться всеми официальными чествованиями. Подобный путь указан Лейелем и для культа великих мужей: когда один из них умирает, то его могила делается подходящим местом для молитвы его семьи; скоро она начинает также обращать на себя внимание околотка; на месте погребения строится маленькое святилище, служение которому постепенно, благодаря пожертвованиям окрестных жителей, становится для семьи прямо выгодным. Считается за счастье иметь в стране такое святое место, и правители по возможности охраняют его. Немного лет спустя воспоминание о человеке исчезает, его происхождение делается таинственным, его биография разукрашивается легендами, его рождение и смерть считаются сверхъестественными. В ближайшем поколении имена великих богов вносятся в историю, и чудесное предание само становится мифом, который в конце концов может быть объяснен только личным появлением какого-нибудь бога. Теперь апофеоз вполне готов: данный человек был просто одним из богов, и брахманы уже думают, где ему отвести место в храме.

Гуань-инь (по-сакскритски – Авалокитесвара), богиня кротости и милосердия, в Хонамском монастыре на острове Хонаме в Китае

Такие процессы беспрестанно совершаются в современной Индии, и когда Лейель сравнил индуистический пантеон с караван-сараем, то он этим хотел отметить именно эту беспрерывную теогонию местных богов. "На этой ступени религиозного развития, – продолжает остроумный исследователь, – народ сооружает лестницу Иакова между землей и небом, на которой видно, как люди восходят по ней, чтобы сделаться богами, и снова нисходят как воплощения различных божеств".

С этим связано то характерное для индуизма обстоятельство, что образы эпической поэзии играют столь выдающуюся роль в религии. Именно благодаря этому Рама, герой великого эпоса Рамаяны, сделался нравственным идеалом народа и из племенного героя – национальным. Приходившееся на его долю почитание тотчас возвысило его из человеческой сферы в божественную и обусловило его отождествление с Вишну точно так же, как это случилось с другим эпическим героем Западной Индии, с Кришной. В обоих случаях, и Рамы и Кришны, герой саги, по-видимому, слился с народным божеством: Кришна, Джадавер, с пастушеским божеством Говинда, а Рама, Рагавер, с народным богом, победителем демонов Рамой. Лишь после того, как это произошло, образовавшийся таким образом полубог был признан вочеловечимшися Вишну. Конечно, вследствие такого же эвемеристическо-го процесса и выдающиеся основатели сект признавались и почитались за божества. Это достаточно доказывается тем, что в честь мыслителя Санкара и поэта Виаза были построены храмы, и столь обстоятельный и точный знаток Индии, как индийский д-р Бандаркар, высказал предположение, что сам Вазудева, древний бог западных сект, который скоро был вполне отождествлен с Вишну, был первоначально основателем секты Багавата.

Легко понять, что такая религия, в которой все, что стало дорого народу, столь легко приобретает права гражданства, остается незыблемым достоянием народа и спокойно противится попыткам ввести что-либо иное. Лучшим доказательством этого является то сопротивление, которое она оказала буддизму и которое наконец привело к полной победе ее над ним. Однако было бы ошибочно понимать это разумное приспособление как средство защиты, которое первоначально применялось против угрозы буддизма. Признание национальных культов последовало, без сомнения, потому, что обойти их было невозможно, и религиозная санкция неизбежного была уже издавна в обычае брахманов. Если эта снисходительность сильно способствовала распространению индуизма, то, с другой стороны, несомненно и то, что такого рода систематическая уступчивость в религиозном развитии народа всегда является в высшей степени опасным фактором; и на самом деле секты, именно благодаря этой практике, сделали сравнительно мало для самых низших слоев народа; эти последние еще и теперь продолжают жить, как тысячи лет тому назад, в своем суеверии и фетишизме и только по наружности принадлежат к действительной религии.

Об историческом начале индуизма известно очень мало, и в особенности недостоверны первые хронологические данные. Впрочем, Бюлер решается приписать самым старинным сектам довольно глубокую древность. По его мнению, они должны были существовать значительно раньше буддизма, даже ранее джайнизма (следовательно, ранее 800 лет до н.э.), потому что в сочинениях последних сект о них говорится как об издавна уже существующих. Во всяком случае, относительно так называемых адживаков, первой секты, известной нам, признается, что они существовали уже до появления Будды и враждебно отнеслись к новому движению. Эти адживаки образовали монашеский орден; и совершенно так же, как баудды и джайны, они возвели в правило всей жизни последнюю степень брахманской жизни, степень отречения (отсюда и название "адживака" – "на всю жизнь", т.е. отрекающийся), и через тапа (аскетизм) стремились достичь блаженства. От этих сект адживаки отличаются теистическим или пантеистическим характером, господствующим в их религии, а именно: они ревностно почитали Нарайану (Вишну) и вообще более приближались к народной вере. Они не оставили после себя литературы, так что мы знаем о них лишь из отдельных надписей (например, в пещерах, которыми они пользовались) и из упоминания о них в буддийских и джаинистических сочинениях. Некоторые авторы (Керн, Бюлер) отождествляли адживаков со знаменитой сектой багаватов; во всяком случае, ее следует рассматривать как продолжение более древнего ордена. Они также почитали Нарайану-Вишну, а также и Кришну, но характерное для них имя божества – Вазудева (см. выше), с которым они естественно и отождествляли названные божества. Жили ли багаваты подобно адживакам монахами, мы не знаем, теологию же их и литературу мы знаем довольно хорошо. Особенно развили они философскую систему Панкаратра, которая дошла до нас и по имени которой они часто называются. Последователей Панкаратры нельзя, впрочем, считать философской школой; их религия популярная, вовсе не имеющая такого метафизического основания, как, например, Санкья и Веданта; их мысли не вытекают непосредственно ни из Вед, ни из Упанишад; скорее, они занимают рядом с ними вполне самостоятельное положение и проникнуты духом эпической поэзии и набожностью Бакти.

Совершенно такую же теорию, как в Панкаратра, мы находим у последователей Рамануджи, брахмана из Южной Индии, жившего в XII в., который сделался одним из великих учителей Индии и основателем одной из важнейших сект, благодаря именно тому, что он обновил философию багаватов. Секта Рамануджа выше всего почитает Раму и имеет, как и следовало ожидать от последователей такого человека, действительно возвышенные представления о божестве.

На почве этих великих движений, восприняв часть их традиций, создалось необозримое количество сект, почитающих имя Вишну. Из великих вождей, около которых собирались секты и которые с полным правом пользовались большим почтением, мы назовем прежде всего южного реформатора Рамананда (около 1400 г. н.э.). Он шел навстречу потребностям народа еще гораздо дальше, чем сам Рамануджа; именно Рамананда проповедывал суетность внешних религиозных обрядов и употреблял народный язык (Hindi) для выражения своего учения. На этом языке он написал много поучительных стихотворений; но значение его деятельности основывается гораздо больше на его личном влиянии, которым и объясняется то, что Верхняя Индия не погрузилась в такой же религиозный застой, какой уже наступил для Бенгалии. Оба самых влиятельных человека новейшего индуизма, реформатор Кабир (в XV в.) и поэт Тулсидас (ок. 1600), обязаны ему своим духовным направлением.