При обзоре общих течений во время упадка республики мы уже назвали двух писателей: Лукреция и Цецерона, значение которых для религии мы теперь рассмотрим.

Римский Колизей

Лукреций (98-55), более светский человек, чем ученый, в своих шести книгах De rerum natura ("О природе вещей") познакомил римлян с учением Эпикура. В сочинении его находили некоторые отголоски из более ранних философов, именно из Эмпедокла. Но Вольтер в в одном из своих исследований указал, что Лукреций не черпал прямо из древних источников, но сам знал их только по сочинениям Эпикура. Этот мудрец для Лукреция был единственным авторитетом, которому он следует всегда добросовестно, но не всегда вполне точно. Лукреций изложил физику и психологию эпикурейской школы подробно, а этику мимоходом. В некоторых увлекательных изображениях из жизни как людей, так и природы Лукреций проявил истинный поэтический талант. Замечательно, что в противоположность спокойному настроению и мягкой гуманности, приписываемым Эпикуру и его первым ученикам, Лукреций излагает свое учение горячо и со страстью. Он Эпикура не только считает мудрым учителем, но возводит его в героя, который напал на суеверие с титанической силой и, одержав победу, как бы вознес нас на небо и заслуживает быть прославленным как бог. Религия в глазах Лукреция есть главная причина всех зол. Уже в начале поэмы она является в отвратительном свете при описании жертвоприношения Ифигении. Поэт сознавал себя свободным от цепей суеверия, и это чувство вдохновило его воспеть настоящую триумфальную песнь, в которой он сравнивал себя с человеком, смотрящим с твердого берега на кораблекрушение (De rer. nat., II, 1 и след.). Но заблуждение людей для Лукреция не столько предмет сожаления, сколько ненависти. Тон Лукреция проникнут желчью, когда он говорит о силе религии в жизни, о страхе пред богами и перед смертью. Он бичует легкомыслие тех людей, которые в счастье смеются над религией, а в несчастье acrius advertunt animos ad religionem (с горячностью обращаются к религии); он жалуется на страх пред подземным миром, который omnia suffundens mortis nigrore (на все разливает мрачный цвет смерти), и жалеет глупцов, которые, веря в никогда не существовавшие муки подземного мира, наполняют свою жизнь на земле мучениями: acherusia fit stultorum denique vita (будущая жизнь делается для глупцов настоящей жизнью). И если афоризм primus in orbe Deos fecit timor (прежде всего богов создал в мире страх) ведет свое начало не от Лукреция, то все же эта мысль составляет центральный пункт его воззрения. В противоположность ложной религии он прославляет истинную религию без культа и обрядов, состоящую в том, чтобы pacata posse omnia mente tueri (смотреть на все спокойно и хладнокровно).

Не легко верно определить отношение Лукреция к течениям его времени. Он наносит такие сильные удары религии, что создается впечатление, будто он имеет дело с сильным врагом. Между тем мы знаем, что его время было временем глубокого скептицизма, так что Цицерон даже смеялся над людьми, которые считали нужным постоянно повторять epicurea cantilena (старые эпикурейские песни) против веры в бессмертие души. В век неверия борьба против веры в духе Лукреция имела в себе нечто утрированное; с другой стороны, однако, он умел верно распознать и резко порицал суеверный страх, скрывавшийся под маской свободомыслия.

Было бы ошибочно ограничивать действие полемики Лукреция языческой религией того времени. Вполне очевидно, что при таком механическом понимании мирового устройства, какое было у Лукреция, всякая положительная религия утрачивала свое основание. Поэтому понятно, что он осуждает и культ. Лукреций нападает не столько на мифы, которые приписывают богам недостойные дела, сколько на то мнение, что существуют боги, принимающие участие в делах мира. Поэтому он употребляет все усилия, чтобы ниспровергнуть веру в провидение и бессмертие. Неудивительно вследствие этого, что неверие XVIII столетия ссылалось на Лукреция и что такие люди, как Вольтер и Фридрих Великий, искали себе оружие в арсенале его сочинений.

Довольно удивительно, что De rerum natura начинается с обращения к богине – с поэтически-прекрасного гимна Венере; и однако Лукреция нельзя упрекнуть за это ни в непоследовательности, ни в оппортунизме: под именем Венеры он прославляет не что иное, как производительную силу природы; поэтому именно такое воззвание является как раз подходящим началом. Вместе с тем призывание Aeneadum genitrix (родоначальница потомков Энея) придает всему сочинению патриотический отпечаток. Такому национальному характеру своей задачи поэт придает большую важность; он желает возвестить римлянам на их родном языке спасительное учение Эпикура.

В частностях своих поэма Лукреция содержит много замечательного. Во многих очень удачных жанровых картинах он рисует суетное честолюбие и зависть поколения, терзавшего друг друга в гражданских войнах. В третьей книге важны не столько доказательства, посредством которых он борется со страхом смерти, сколько изображение людей, которым этот страх портит жизнь. В V-й книге встречаются часто весьма удачные изображения начала и первых ступеней цивилизации. Что касается до самого учения, то в изложении его Лукрецию недостает оригинальности. Ни из чего не видно, чтобы он имел на свой век глубокое влияние; его имя редко встречается в литературе как его времени, так и времен империи; но уже в раннем периоде Средних веков, в эпоху Каролингов, многие христианские писатели заимствуют у него выражения и мысли. Во всяком случае, Лукрецию надо отдать ту честь, что во всей всемирной литературе антирелигиозное направление редко где проявлялось с таким достойным одушевлением, как у него.

Если на Лукреция следует смотреть как на единичное явление, то Цицерон вполне может быть признан за представителя своего времени. Он не был ни глубок, ни оригинален как мыслитель, но несмотря на это, сделался величайшим римским философом. Благодаря своим разносторонним занятиям он приобрел обширное общее образование и в приятно написанных сочинениях так изложил философемы различных философских школ, что в той форме, которую он им дал, они получили широкое распространение и оказали значительное влияние. Цицерон был эклектик и склонялся больше всего к учению новой академии. Греческие подлинники, на основании которых он писал, большею частью известны нам только из его же сочинений; поэтому нельзя с точностью определить, насколько он был самостоятелен в их обработке. Заметно, впрочем, что в разных его сочинениях выступают довольно значительные различия, в зависимости от источников, которым он пользовался. Иногда (как в De officiis) он следует преимущественно стоикам. Иногда у него выступает то скептическая, то положительная сторона платонизма (последняя там, где он рассуждает о бессмертии), а иногда он заимствует многое у Аристотеля. Надо сказать, что Цицерон не глубоко входил в сущность разных этих систем и нередко писал о таких вопросах и мнениях, действительное значение которых было для него непонятно и о которых он судил лишь поверхностно. Особенно это проявляется в его трех книгах De natura deorum ("О природе богов"), где и эпикурейская система, и стоическая догматика изложены неудовлетворительно и оценены неверно, а пустой скептицизм новоакадемика Котты, с которым автор почти во всем соглашается, вовсе не соответствует великим вопросам, о которых трактуется в этом сочинении. То же можно сказать и по отношению к философскому содержанию De divinatione ("О гадании"). Впрочем, это сочинение в качестве интересного сборника материалов никогда не утратит своей ценности.

Ликторы с колонны Марка Аврелия в Риме

О каких-либо великих, основных воззрениях у Цицерона нет и речи. Он придает большую ценность общему мнению, consensus gentium, а в частности, римским нравам и обычаям и тому взгляду на приличия, который господствовал в окружающей его среде. Основанием его нравственности служит понятие добродетели, honestum, заключающее в себе decorum, подобающее, которое он определяет так: id quod tale est, ut detracta omni utilitate, sine ullis praemiis fructibusve per se ipsum posset jure laudari (то, что, независимо от всякой полезности и без всякой прибыли или выгод, само по себе, по справедливости, заслуживает похвалы). Таким образом, он ставит его вне зависимости от последствий, а только от уважения и одобрения людей; с другой стороны, его философия не совершенно уж бескорыстна, так как в Tusculanae disputationes ("Тускуланских беседах") речь идет именно о res beate vivendum maxime necessarias (вещах, особенно нужных для счастливой жизни).