Эти игры имели большое значение для религиозного и нравственного образования греческого народа, и в то же время в них отражается весь греческий характер. Грек ставил славу выше материальной выгоды; он боролся за один венок. Он не ухаживал за телом, чтобы иметь возможность жить спокойно и в наслаждении, – он упражнял его, чтобы быть ловким, сильным, способным ко всякому делу. Притом ловкость в его глазах стояла еще выше, чем сила; самым древним и в течение долгого времени первым призом в Олимпии был приз победителя в беге; только потом стали увенчивать богатство, выказывавшее свою роскошь в дорогом беге на колесницах. Победитель пользовался почетом в глазах всего своего народа; в этом почете участвовал и его родной город, который всячески чествовал своих сынов. Дело это было приятно и богам. Греческие боги не требовали никакого аскетизма, никакого удаления от мира; развитие гимнастической ловкости и телесные упражнения входили в область их служения; им было приятно физическое совершенство и здоровье юношества.

Духовная уравновешенность и ясность, которых они являлись представителями, были тесно связаны с этим телесным здоровьем. К этому присоединилось еще то содействие, которое Олимпийские игры оказывали пластике. Здесь показывалось обнаженное тело, формы которого изображались скульпторами. Нигде так сильно, как в Олимпии, не высказывалось прославление физической жизни, которое составляло одну из сторон греческой религии. Что и сюда вторгались злоупотребления, что победа доставалась корысти или обесславливалась грубостью, – это, конечно, нам известно из многих примеров; но это обстоятельство не наносит ущерба высокому нравственному значению самых Олимпийских игр.

Трое других больших игр значительно уступали олимпийским. Они возникли независимо от Олимпийских, но с течением времени усвоили кое-что от них. Пифийские игры в Дельфах первоначально состояли из состязания кифаредов в пении в честь Аполлона. Это пение сохранило за собою первенство даже и тогда, когда после священной войны против крисеян были введены состязания по образцу Олимпийских. Немейские игры праздновались каждые два года, один раз зимою, другой раз летом, первоначально в честь героя Архемора, позднее в честь самого Зевса. Игры состояли в гимнастических упражнениях, конских бегах и художественных состязаниях. Подобный же характер носили игры на Истме в Коринфе; хотя они имели место на дорийской земле, но выдающееся участие в них принимали афиняне. Раньше здесь праздновали Меликерту, в историческое время – Посейдону.

Среди святынь Греции особое место занимал Элевсин. Маленькое греческое государство уже в очень древние времена было знаменито своими таинствами, и когда Элевсин в VII столетии вошел в состав могущественного соседнего Афинского государства, то афиняне поспешили превратить в свой государственный культ важную святыню, которая до тех пор была связана с родом Эвмолпидов. Элевсин сохранял свое положение в течение всего времени существования классической греческой культуры до конца древнеисторического периода: другие таинства, существовавшие в Фенее в Аркадии, в Мессенской Андане и др., ни в коем случае не могли равняться известностью с Элевсинскими, а мистерии, совершавшиеся в Афинах, считались только приготовлением к большому Элевсинскому торжеству. Этот праздник, отдельные частности которого во многих случаях остаются погруженными в непроницаемый мрак вследствие того, что их держали в тайне, может быть рассматриваем как остаток первобытных греческих культов; и священный характер его обрядов в гораздо большей мере может быть объяснен именно их древностью, чем особой возвышенностью выражаемых ими мыслей. В прежнее время в науке господствовали всякого рода предположения относительно скрытого содержания этих обрядов; так, англичанин Варбуртон и прежний исследователь Крейцер думали, что в этих обрядах сохранялась греческая мудрость самых древних времен; поэтому в мистерии каждым легко вкладывались те религиозные идеи, которые он сам считал за начало религии. Основательные изыскания Лобека положили конец этим фантазиям; он доказал, и это является теперь главным пунктом нашего знания о мистериях, что вообще не существовало никакой элевсинской "мудрости" и что таинства не имели в виду никакого догматического учения; уже Аристотель говорил, что посвященные просто воспринимали известные впечатления и приводились в некоторое особое состояние духа. Этим мистерии отличаются от простых, имевших внешнее значение обрядов культа. Участие в таинствах было добровольное, и право на него достигалось только посвящением, а не было соединено с рождением в среде известной политической группы, как это было относительно государственного или родового культа.

Посвященный находил в таинствах духовную пищу и чувствовал себя сроднившимся с богами, чего тоже не было при государственном служении богам. Уже в древности ходили очень преувеличенные рассказы о сильных драматических средствах, употреблявшихся для приведения участников мистерий в религиозное настроение: говорили, что они должны были бродить по темным ходам, среди всяческих ужасов, пока на них внезапно не падал чудесный свет, в котором они видели райские поля и священные пляски, причем навстречу им неслись небесные звуки.

Общий вид театра Диониса в Афинах

Герднер справедливо заметил, что такие приемы, при скудных драматических средствах древности, были совершенно невозможны, а раскопки показали, что ни о каких подземных ходах не могло быть и речи и что сцена, на которой происходили мистерии, отличается от обыкновенных греческих сцен только своими большими размерами.

Чем же в таком случае были Элевсинские мистерии и как они происходили? Очевидно, это был древний культ Деметры, цель которого состояла в прославлении посредством торжественных, но совершенно примитивных драматических представлений много знаменательного события, совершавшегося в области, подведомственной богине земли, именно введения земледельческой культуры.

Следовательно, содержание мистерий состояло не в представлении явлений природы и не в изображении ежегодного их хода. Во всяком случае в мифе о Деметре, в том виде как он нам известен из гимна, а также и в других его формах, речь идет о богине земли, которая в гневе лишила людей земного плодородия; едва ли может быть сомнение, что похищение Персефоны и последовавший за примирением договор с Аидом должны изображать собою умирание растительности и восстановление ежегодного порядка явлений природы. Но эти природные процессы составляли только второстепенную сторону мистерий; главная же, очевидно, заключалась в изображении победы над природой, проявившейся в земледельческой культуре, представлявшей как бы ручательство за плодородие земли. Триптолем, который является в конце гимна Деметре, есть представитель этой культуры. Он уже с древних времен был известен в качестве бога троекратного вспахиванья, в мистерии же он введен был в качестве ученика Деметры; от нее он научился пахать, и поэтому он с торжеством помещается на ее колеснице и посылается по земле, чтобы научить людей земледелию. Это посланничество Триптолема постепенно превращается в победное шествие по земле всех благ культуры и ставится наряду с путешествием Диониса; связь с богом вина, игравшая столь важную роль в позднейших мистериях, получает здесь естественную точку опоры.

Впрочем, Триптолем не единственный бог, введенный в этот цикл Деметры; гораздо знаменитее был в Элевсине фракийский Якх; к сожалению, о нем мы можем сказать лишь то, что он представляет явление, близкое к Вакху, и что в качестве мужа или сына Персефоны он играл значительную роль в мистической драме и до такой степени обусловил характер всей церемонии, что его имя беспрестанно призывалось участниками мистерий и вся священная процессия в Элевсине носила название шествия Якха. Но если Якх был похож на Диониса, то он, вероятно, был и богом сельской культуры; только служение ему, в отличие от служения Триптолему, имело бурный, оргиастический характер.