Безлюдная баллада Недоступна, неходима, вчуже к миру человечью, Луговина изумрудом расцветала к бесконечью; Ручеек по новым травам, что ни год, искрился снова, А за травами гвоздики перекрапились вишнево. Там сверчок, росой раздутый, гнал слюну из темной пасти, Заусенились на солнце одуванчиковы снасти; А дыханье луговины – прямо в солнце жаром пышет, И никто там не нашелся, кто увидит, кто услышит. Где же губы, где же груди, Где сама я в этом чуде? Что ж цветы легли для муки — Под несбывшиеся руки? И когда забожествело в закуте под беленою, Полудымка-полудева поплыла тогда по зною; Было слышно, как терзалась, чтоб себя явить безлюдью — Косами прозолотиться, пробелеться юной грудью; Как в борьбе одолевала мука сдышанного лона; Сил навеки не хватило – и почила неявленно! Только место, где была бы, продолжалось и шумело — И пустоты звали душу, ароматы звали тело. Где же губы, где же груди, Где сама я в этом чуде? Что ж цветы легли для муки — Под несбывшиеся руки? И на шорох незнакомый насекомые да зелья По следам сбежались к месту небывалого веселья; И ловящий тени теней, там паук раскинул сетью, Буки радостно трубили нас исполнившейся нетью, Жук дудел ей погребально, пел сверчок ей величально, А цветы венком сплетались, но печально, ах, печально! На полуденное действо и живых, и мертвых тянет — Кроме той, что стать могла бы, но не стала и не станет! Где же губы, где же груди, Где сама я в этом чуде? Что ж цветы легли для муки — Под несбывшиеся руки? Ухажер Он лежит на возке, приторочен супоней, Как недвижный цветок на подвижной ладони; Омерзенье прохожих, голота в голоте, Он прилежный невольник у собственной плоти; Он вращает рычаг – и из слякоти-сыри Прямо к небу взывает на грохотной лире. Колесит над канавой, вонючей канавой, Где размылились контуры тучи слюнявой, — Колесит в подворотню к той девке-присухе, Перед коей из рвани он вырвется в духе — И приветит царевну своих упований, И когтистые клешни протянет из рвани. «Как люблю бахрому этой мызганой юбки, И дыханье твое, и снежистые зубки! Меня возит тоска, эта старая лошадь. Не строптива она, чтоб тебя исполошить; И я знаю, что горем та лошадь жереба, Но тебе поклоняться я буду до гроба! Обними же покрепче – урода в коляске! И прими мои страсти, прими мои ласки! Подселяйся бесстыже к чужому бездомью, Оскоромь свои губки безногой скоромью!» Молодица отпрянет, А калечище тянет: «Если стался уродец – люби поневоле: Для тебя – наболевшие эти мозоли, Для тебя – этот жар в прогорелом кострище, Для тебя – недожевок прикинулся пищей! Отыщи красоту в этой поползи рачьей, Будь незряча, как мертвый, мертва, как незрячий! Я обрубком вихнусь непотребно и грязно, Меньше тела в калеке, да больше – соблазна! Будет ласка моя всех других многогрешней, Будут губы черешневей сладкой черешни!» Молодица отпрянет, А калечище тянет: «Полетит за тобою любовь полулюдка, Как летит за горбатым издевка-баутка! Или этому жару, и муке, и дрожам Не заполнить пустот, что зовутся безножьем? Если б раз на веку в этой жизни короткой Мне ударить во прах молодецкой подметкой, Угнести этот прах молодецким угнетом! Но спешу к бесконечью! Спешу я к темнотам! Ибо – лишь темноте мои рубища любы, Ибо – где-то есть руки, и где-то есть губы — И отыщут меня, как бесценный запряток, Обцелуют от лба до несбывшихся пяток. Докачусь я туда на возке разудалом, Где я нужен червям и потребен шакалам!» Молодица отпрянет, Красотою изранит — И калеке обрыдло, что было посладку, И калека завертит свою рукоятку, И отъедет куда-то, в темноты, в пустоты — Ради новой потехи и новой работы: Всех на свете шумнее и всех бестолковей — В бесконечные поиски вечных любовей! Сапожничек Луна нежнится через хмарь, Крючком цепляя дымоходы; Привстал на цыпочки фонарь И загляделся в огороды. Шкандыба, полторы ноги, Блажной сапожник беззаплатный, Тачает Богу сапоги, Тому, чье имя – Необъятный. Да будет лад и прок Явившему воочью Такой большой сапог Такой чудесной ночью! В обитель синюю Твою, Ты, сущий в тучах, сущий в росах, Подарок щедрый отдаю, Тебе для ног твоих для босых! Пускай известье разнесут По неба радостной светлице, Что где сапожничек родится, Там Бог на славу приобут! Да будет лад и прок Явившему воочью Такой большой сапог Такой чудесной ночью! Ты знал – дороженька долга — И дал житья на всю дорогу. Прости, что кроме сапога Мне нечего оставить Богу. В моем шитье – одно шитье, И шью, покуда станет силы! В моем житье – одно житье, Так доживем же до могилы! Да будет лад и прок Явившему воочью Такой большой сапог Такой чудесной ночью! |
