Пантера Я не буду рабыней завистливых зорей, Я не буду поддувщицей солнечным горнам. Этим зорям на горе и солнцу на горе, Мой хребет неизменно пятнеется черным!… Порвала бы я солнце на мелкие клочья, И мой рык – на земле, а молчанье – в зените. Я тебя стерегу из таких инобытии, Где мой танец – повсюду, но смерть – в средоточье. Умыкни же меня – я избавлю от порчи. Я пожру твою жизнь и несчастье впридачу. Буду чуять ноздрями предсмертные корчи: Перезлатила мир – и тебя перезлачу! Увенчай меня розами. В тихом уюте Проводи по дворцу, где резьба и букеты, Где пурпурным вином пересмехи согреты, Чтобы хляби житья – расхлебались до сути! Лишь девица одна там давно погрустнела, Вопрошает у судеб, пытает у мрака… Вся она – лишь мечта белоснежного тела, И, объятая сном, дожидается знака! И пока ее горе не сделалось горче, Ты швырни ее мне, потеплу-погорячу: Я почую любовей предсмертные корчи, Когда солнцу златому я противозлачу! Он, меня предназначивший пляскам стокровым, Дал мне взвивный прыжок, доносящий к загробьям, Изнатужил мне легкие собственным ревом И мне выострил клык – своей жажды подобьем! Он рыдает во мне, словно чуя капканы В густоте моих жил и в костей переплетах! Он страдает во мне, нанося мои раны, Что отсчитывал мне на безжалостных счетах! Он со мною теряется в диких трущобах, Он со мной поджидает скупую удачу, Мы изгубную жизнь загоняем под обух, Когда солнцу златому я противозлачу! Тебя Львом ли прозвать в поклонении робком, Называть ли всесущим тебя Ягуаром — Но к твоим я пытаюсь причуяться тропкам И маню духовитого тела распаром! Возжелай же меня кровожадною хотью! Будет свадебный пир, тебе выкликну клич я! Ублажу твои когти – расшарпанной плотью, Упою своей кровью – бессмертные клычья! А потом – изменю, напущу тебе порчи, Искромсаю всю вечность, как дряхлую клячу, — Чтобы чуялись Бога предсмертные корчи, Когда солнцу златому я противозлачу! Сиди-Нуман Этот рыцарь, чья слава Багдад облетела, Знаменитый любовью к лилейной Эмине, Поминает в сердцах о злосчастной године, Как нарек себе в жены – неверное тело! И для гнева искал подобающей стати, И отместкой своей не хотел обомститься, И, наслушавши пошепты древних заклятий, Обратил ее – белой младой кобылицей. И еще не поняв своего инотелья, Накровила глаза, как боец – кулачища, И так странно волнуют – незнаные зелья, В луговом ветерке – ей мерещится пища… Так внезапны соблазны, и ярости вспышки, И кипение в жилах, и захолодь в чреве… И пустилась в попляски, поскоки, попрыжки — Но все с тем же изяществом, свойственным деве! И богатая сбруя была златолита; Умащал ее тело в бальзаме, елее — И при этом глядел все надменней и злее На обмашистый хвост и четыре копыта. Любовался на гриву из небыли родом И на жемчуг зубов, что рассыпан по деснам; То подкармливать пустится клеверным медом, То ей розу подносит – в забвенье захлестном. А позднее, дождавшись полдневной минуты, Когда лоно земное пыланьем подмято, Он стоптал с себя оторопь, словно бы путы, И воскликнул: «Аллах!» – и вскочил на бахмата! Он понесся по улицам в гневе великом, Становясь на скаку все багровей, тигровей. Свои шпоры топил в набегающей крови И молчаньем своим – был страшнее, чем рыком! И все то, что в полете глаза ухватили, Завертелось, как образы в зеркале вертком, И настало обличьям, и мордам, и мордкам — Целой жизни измглеть в золотистом распыле! В том распыле всю память свою пораздергав, Бился зверь, инобытия ставший добычей, А ездок познавал в победительном кличе Тот восторг, что сильней любострастных восторгов! «Вы, сиявшие златом, кипевшие гневом…» Вы, сиявшие златом, кипевшие гневом — Вы теперь только память о смертной истуге, Хохоток в облаках, щебетанье пичуги, Непотребные другам, немилые девам. Для влюбленных вы стали словами обетов, Для бездельных богов – сторожами юдоли, Кладовыми сравнений для бедных поэтов, Для ребенка – детьми, но не знавшими боли. Вы – цветок-скороцветка для древнего предка, Для воителя – битва, железо и пламя, Для сновидца вы в грезе – пустая проредка, Для меня – целый мир, исчезающий с вами! А русалки, рожденные в струйчатой ясни, Сопричаствуют вам, будто собственной басне… Радуга Он слышен был, когда в зеленом жите Он убыстрялся – теплый дождик мая, А солнце, тучу брызгов пронимая, Разъяснивало бисерные нити. Ударил в пыль трухлявую на шляхе, Нырнул в кусты, шурнул по мокрым сучьям, Прошелся черным по булыжной плахе, Потом притих, заслушавшись беззвучьем. Он замолкает – и, расцветшей сразу, Безмерье будет радугой объято, Она ж прерывиста и клочковата, Как будто снясь прижмуренному глазу. Все огоньки сбирая с небосвода, Напоминают призрачные арки, Что даже в день и радостный и яркий, Куда ни прячься, ты стоишь у входа. И ты, чью душу пожрала дремота, Вперясь в безмерье, вслушиваясь в худо, К зам ирному прошел через ворота, Что за тобой не заперты покуда. |
