За ответом я пришел к архитектору города Шепето. Владимир Александрович начал с главной трудности:

— Мы, словно тисками, зажаты плодородными пахотными землями. Поэтому строительство можно вести только в нынешних границах города за счет сноса. А это значит, нужно возводить дома повышенной этажности. Мы взяли за основу девятиэтажки. Они достаточно емки и в то же время не выглядят этакими несуразными «карандашами», натыканными на плоскости. Ведь рельеф у нас ровный. Чтобы избежать монотонности, в некоторых местах следует делать акцент. Для этого вполне подходят двенадцатиэтажки. Вот вкратце отправные точки нашего градостроительства, хотя говорить о деталях можно еще много.

— А куда девалась Бучиха? — вспомнил я свои злоключения.

— Бучиха приказала долго жить,— улыбнулся Шепето.— А если серьезно, то с таких вот бывших пустырей и трущоб мы и начали перестройку города. Во-первых, именно на окраинах были-свободные площади. А во-вторых, живших там людей нужно было в первую очередь переселить в современные дома со всеми удобствами.

Затем Владимир Александрович перешел к другой проблеме. Жители любого населенного пункта, тем более такого древнего, как Муром, хотят, чтобы он имел свое лицо. Конечно, у города оно есть. Но возраст накладывает на него свой отпечаток, причем далеко не всегда привлекательный. Обновляя и перестраивая город, архитекторы и реставраторы должны не просто избавить его лицо от «морщин», но сделать это так, чтобы оно не утратило своей исторической индивидуальности, в которой и воплощается понятие «малая родина».

Было время, когда в Муроме предлагали сносить все без разбора и строить в центре, на Московской и улице Ленина, высокие дома, ничуть не заботясь, что они совершенно несовместимы с архитектурными памятниками и сложившимся обликом города. Архитекторы и строители избрали иной путь. Возводили целые микрорайоны, кварталы, ансамбли, чтобы сразу создать людям не только комфортную, но и эстетически привлекательную обстановку. Чтобы стояли не просто удобные дома-спальни, а комплексы со своей внутренней инфраструктурой, обеспечивающие и общение, и отдых, и, конечно, устроенный быт. Естественно, ведется застройка и вдоль основных магистралей, но осторожно, выборочно, строчками. А для центра Мурома разработан план создания охраняемой исторической зоны.

Архитектор подвел меня к мольберту, где стоял большой планшет с частой сеткой улиц. В этом лабиринте мне помогли сориентироваться две ключевые магистрали — Московская и Ленина. Они-то, по словам Шепето, вместе с отрезком улицы Льва Толстого до площади Победы и составят ядро исторической зоны. Участок Московской станет только пешеходным. В отстроенных домах разместятся магазины, кафе, службы быта, общественные организации. Например, трехэтажную водонапорную башню займет шахматный клуб.

С сохранением исторически сложившегося облика центра Мурома связана и другая проблема. Со времени основания города его восточной границей была Ока. Он словно выбежал на высокую кручу и остановился там перед обрывом. Муромчане давно уже просят оформить окский берег, сделать набережную. Но у архитектора Шепето свое видение решения этой проблемы:

— Гранит или бетон хороши, когда река течет в городе, зажата домами. А здесь за Окой — песчаные пляжи, луговой простор. Зачем же перед ними стену ставить? Затраты потребуются огромные, а смотреться бетонная набережная не будет.

Владимир Александрович предлагает другой вариант: сделать второй съезд к реке, а вдоль откоса проложить автомобильную и пешеходную дорожки с твердым покрытием. Ближе к урезу — еще одну прогулочную. Будет просто плавный спуск к воде из чистого песка. Кроме того, две-три смотровые площадки, которые выйдут вперед наподобие крепостных башен. Ведь тут большой перепад вод весной во время паводка — до десяти метров. А с этих площадок можно и ледоходом полюбоваться, да и просто летом у реки посидеть. Наверху, в охранной зоне, дома должны быть не выше четырех-пяти этажей, а ближе к берегу вообще только одно-двухэтажные, чтобы не портить силуэт города со стороны Оки. Ведь он тоже историческая реликвия. Современникам и потомкам будет легче представить, как выглядел Муром, когда Иван Грозный переправлялся здесь со своим войском во время похода на Казань.

Когда я уезжал из Мурома, стояло холодное осеннее утро. В хрустком воздухе уже угадывалось приближение зимы. На безлюдных аллеях приокского парка ветер ерошил опавшие листья. Но стоило выйти на высокий откос, увидеть заречные дали, как я почувствовал, что жаль расставаться с этим древним городом. Да, умели выбирать наши предки места для поселений. Если бы и сейчас пришлось решать, где заложить город, вряд ли кто смог найти для него лучшее место.

С. Демкин, наш спец. корр.

Держись! — Василий Стодоля круто повернул руль. Всхлипнули тормоза. КамАЗ правым бортом чиркнул по скале. Левая кромка дороги у самых колес отвесно обрывалась вниз — из ущелья доносился глухой рокот Пянджа.

Я вцепился в поручень, напрягся, но смотрел не вперед, на дорогу, а вверх, на пыльные скалы,— надеялся увидеть остатки древних памирских оврингов. Ведь это из-за них я оказался на узкой горной дороге...

Путешествуя по Таджикистану, я немало слышал об этих опасных тропах на скалах. Сам расспрашивал о них геологов, пограничников, дорожников. Но все, словно сговорившись, решительно утверждали: да, раньше висячих троп было много и по Пянджу, и по Бартангу, и по Язгулему, а сейчас не осталось — везде дороги, тракты, кати себе по ним хоть в Ош, хоть в Душанбе. Но я продолжал поиски. Не верил, что дороги, которые когда-то связывали памирцев, могли бесследно исчезнуть. Так не бывает. Тропа, по которой однажды прошел человек, а за ним сотни других, не забывается. Позднее, в Душанбе, на страницах старых книг и трудов этнографов я нашел подтверждение этому. Но сейчас мне нужен был овринг. Хоть остаток, хоть кусок, на который можно было бы ступить ногой. «Путник на овринге, как слеза на реснице»,— твердил я восточную пословицу.

В Джеландах, когда я спустился с перевала Койтезек, мне неожиданно повезло. Геологи, с которыми провел несколько вечерних часов в каменной ванне, наполненной горячей водой из подземных источников, вдруг вспомнили, что видели остаток овринга неподалеку от Даштака. Этот кишлак расположен на тракте Хорог — Душанбе примерно в том месте, где в Пяндж впадает река Ванч, рожденная под языками ледника Медвежьего. Геологи советовали торопиться: не сегодня-завтра дорожники, расширяющие тракт, взорвут тропу...

И вот памирский шофер Василий Стодоля, лихо заломив шляпу, бросает КамАЗ в отчаянные виражи. Василий родом с Украины, кажется, из-под Полтавы. В пятидесятых годах служил на погранзаставах на Памире — карабкался по крутым склонам, переправлялся через реки, расчищал от обвалов и снежных заносов дороги. После службы, как ни тянуло домой, пересилило любопытство: как живут люди в горах, куда ведут дороги, уходящие за перевалы? Так и остался парень в Таджикистане. Женился здесь, освоился: на кручах рядом с облаками чувствует себя не хуже, чем в белобокой хате под полтавскими вишнями. Сейчас живет и работает в Душанбе. Впрочем, это не совсем точно: его рабочее место на горных дорогах республики.

С нами едет худощавый молчаливый Тилло Тиллоев. Тилло — памирец, работает учителем в кишлаке под Хорогом. Его воображение тоже, видимо, будоражат опасные тропы — овринги, коли взялся он быть моим добровольным попутчиком.

Сразу же за Ванчской «развилкой» — кишлак Даштак. Ущелье сузилось, скалы закрыли солнце. На афганской стороне на отвесной горной стене — отчетливый пунктир тропы-овринга. Ненадежное, хлипкое сооружение — с нашего берега даже без бинокля можно различить перекладины, подпорки, лесенки, вбитые в скалу сучья. Кажется, и младенца не выдержит, чихнешь — и рухнет все в реку. Но что это? По оврингу движется ослик с мешком на спине, за ним вышагивает старик в длинном халате и чалме. Идут спокойно, размеренно, не останавливаясь, не оглядываясь, будто под ногами не пропасть, не стремительная вода, а тенистый тротуар с журчащим по обочине арыком.