Юрий. Затяни потуже свой ремень на ране вместо того, чтобы болтать и так метаться.

Герасим. Послушай меня… Я великий грешник… но, Боже мой! Есть еще более виновный, чем я… Борис! Борис! Я слышу твой голос из ада… Мы встретимся там. И это будет мне утешением.

Юрий. Борис, царь московский?.. Да сгори он в аду! То он продает нам порох и водку на вес золота, то идет на нас войной или предупреждает татар о наших вылазках.

Герасим. Знал бы ты этого дьявольского обманщика!.. Это он убийца, а не я.

Юрий. Москали говорят, что он приказал убить в Угличе Дмитрия, сына Грозного; да хоть все москали друг друга поубивают, что нам, запорожцам, за дело?

Герасим. Да, это Борис, это он!.. Но я… мне никогда не станет мочи сказать об этом.

Юрий. Ты тратишь силы на слова, а завтра надобно будет садиться на коня.

Герасим. Завтра… Для меня нет больше завтра… Ужасное завтра! Дай мне твою руку, сынок! Это я соблазнился золотом Бориса, я вонзил нож в горло невинного. «Взгляни, Евангель, на мое прекрасное ожерелье», — сказал он, распахивая свою одежку…[11] Я ударил его вот сюда, в горло… десятилетнее дитя, не сделавшее мне ничего дурного… Ты убираешь руку… И я умираю проклятым… А Борис! Он царствует и процветает.

Юрий (помолчав). На одно дитя больше или меньше… Когда мы жжем деревню, думаем ли мы о детях?.. К тому же зато ты убил достаточно татар.

Герасим. Христианская кровь! Кровь царей! Последний отпрыск святых!.. Нет, никогда… Я повсюду вижу его, этого несчастного младенца… Смотри, смотри, там… Ты видишь его?

Юрий. Это моя белая свитка. Никакого младенца здесь нет.

Герасим. Он не любил невинного младенца!.. А тот всегда играл со мной… У него были твои голубые глаза, твои светлые волосы… И такая же отметина, как у тебя под правым глазом. Потому-то, понимаешь, я спас тебя из огня… усыновил тебя… я хотел искупить свое преступление… я хотел наречь тебя Дмитрием… я не дерзнул…

Юрий. Юшка, Дмитрий, какая разница? Только вот не знаю, отчество-то какое? Мой батюшка всегда отлынивал от знакомства.

Герасим. Ты был так похож на него… Часто мне хотелось пасть перед тобой на колени и молить о прощении. В иные же дни ты представлялся мне демоном, ополчившимся против меня… твой вид напоминал мне невинного… Двадцать раз я был готов убить тебя.

Юрий. Спасибо, что ни разу не сделал этого.

Герасим. Это моя епитимья — спасти тебя, чтобы бесконечно видеть подле себя мучающий меня призрак… Сколько тебе лет?

Юрий. Я думаю, двадцать. Мне ведь было двенадцать, когда ты меня забрал?

Герасим. И ему было бы двадцать. Сегодня он бы правил… О, я проклят! Проклят! Я это чувствую, и нет мне пощады… Хотя бы говори повсюду, что это Борис его убил… Он дал мне мошну с золотом, а потом захотел умертвить и меня… Если бы я мог сознаться в своем преступлении… покаяться епископу и умереть прощенным!

Юрий. Лучше не умирать. Ну же, успокойся, атаман-батюшка; попробуй уснуть.

Герасим. Уснуть! Я давно уже не сплю… По вечерам он приходит ко мне, к моей постели, на привале, когда гаснут огни и туман опускается на степь. Вот и сейчас он подает мне знак… там, возле того дерева… весь в белом…

Юрий. Это береза. Успокойся. Если бы здесь был призрак, наши кони испугались бы.

Герасим. Юрий, муки мои страшные… я скоро умру… В моем седле зашито сто двадцать дукатов… Вот, возьми еще это… Его крестильный крест[12]… Там что-то написано… Конечно, его имя… Никогда не мог осмелиться продать его… А ты можешь. На этом кресте кровь, но не ты ее пролил… Коли продашь его, будешь богат. Вели тогда помолиться обо мне…

Юрий. Будь уверен.

Герасим. Теперь прощай… Помолись за меня, коли не боишься… скажи молитвы, какие знаешь.

Юрий. Что-то я ни одной не припомню… Впрочем, вот: Отче наш… да будет воля Твоя…

Герасим. Да будет воля Твоя…

Юрий. Прости смиренному грешнику…

Герасим. Смиренному грешнику…

Юрий. Который скоро предстанет перед Тобой… (Засыпает.)

Герасим. Уснул!.. Он может спать… Боже мой! Боже! Мне кажется, будто разверзлись хляби небесные… Они обрушиваются на лес, точно стаи воронья, и он, он опять здесь!.. Юрий… Юшка! Проснись! Защити меня!

Юрий (внезапно пробуждается и хватает свою аркебузу). Где мы?.. Кто здесь?

Герасим. Дитя! Дитя!.. Он схватил меня, тянет… Смилуйся! (Умирает.)

Юрий. Никого! Никого нет… Прости, атаман Герасим Евангель… Я задремал… все случается… уже светает… Мы снова потихоньку тронемся в путь. Ну же, мужайся. Допьем фляжку. А? Не сдавайтесь… Вот я посажу вас в седло, и вы увидите, все будет хорошо… мужайтесь! Бог не без милости… Эй, Герасим Евангель! Атаман!.. Ох, вот те крест, он мертв! Как он стиснул зубы… Конец. Этот чертов младенец сжимал его сердце! Кто бы мог заподозрить в старом запорожце такую совестливость? Конечно, это было ужасно. Дитя, да еще царевич!.. Странного приемного отца даровала мне судьба!.. Бедный Герасим Евангель! Однако он был смельчак… бывалый воин… А дурная стрела меж ребер делает его более беспомощным, чем рыба, вытащенная из воды… И вот я один на всем свете… где рать моя? В этот час, думаю, я один могу ответить на зов. Остальные сейчас небось торчат головами на кольях Ислам-Кермана, а тела их в степи служат добычей воронья… В этом седле сто двадцать дукатов. Целое состояние. Да еще этот крест, золотой, и сверкающие каменья, ей же ей, будто волчьи глаза. (Читает.) «Дмитрию, сыну царя Ивана, от его крестного, князя Ивана Мстиславского». Я богат, у меня два быстрых коня. Что мне делать в днепровском курене? Старейшины острова сочтут меня слишком молодым, чтобы быть поручиком. Если я пойду в Москву, Борис, быть может, сделает меня капитаном стрельцов… Борис… Ему тоже повезло. Хотя говорят, его дед был из татар… ей же ей, да здравствует Москва! Говорят, встанешь раньше, шагнешь дальше… Кабы у меня был кусок хлеба на завтрак!.. Бедный Герасим Евангель, не был он ангелом, а все же был лучшим копьем Днепра. Прощай, мой старый атаман. Ты спишь, и я надеюсь, тебе больше не снятся зарезанные младенцы. Не хочу я, чтобы волки растащили твои кости… Положим ему в руки его палицу, как подобает атаману… Черт возьми, как он одеревенел… Забросаем тело землей… Вот кинжал, лучший помощник для этого. Может, именно этим кинжалом… помнится, он никогда не хотел резать им хлеб. (Копает землю и напевает.) «На синем море туман, черная тоска держит меня за сердце. Там вдали в поле я вижу зеленую дубраву, возле дубравы холм, на холме горит костер, возле костра белый плащ, на плаще лежит воин. Возле самого сердца рана, из которой фонтаном бьет кровь. Вокруг него сотоварищи, прощаются с ним. „Мы отправляемся на Святую Русь, что мы скажем твоим родителям?“ Дорогие сотоварищи, Святая Русь. Увы, я ее больше не увижу. Передайте мой последний привет моей матушке и всем моим друзьям. А невесте скажите, пусть ищет себе другого возлюбленного».[13]

Входит Шубин, ведя под уздцы коня, нагруженного мешками.

Шубин (в сторону). Из огня да в полымя! От татарина ушел, да с запорожцем повстречался! Святой Николай Угодник, смилуйся над нами!

Юрий (заметив его и прицеливаясь). Стой, ни с места! Ты кто? Что ты здесь делаешь?

Шубин. Ах, господин атаман[14], не убивайте православного христианина! Вчера безбожники чуть было не захватили меня. Наш маленький обоз рассеялся и я, спасаясь бегством, заблудился в этом лесу.