Оставалась только одна Личность, к Которой я мог обратиться, — и я помолился: «Боже, прошу, сохрани мою жену и детей!»
Фил дал мне свой сотовый телефон, чтобы я позвонил Джине в больницу и сообщил, что вылет задерживается. Мне удалось до нее дозвониться, но Джина была настолько слаба, что я с трудом понимал ее. Разобрал только, что ее будут оперировать завтра в восемь утра. Очевидно, врач нарисовал невеселую картину, рассказывая Джине о всех возможных проблемах и осложнениях. Я сказал, что прилечу так быстро, как только смогу. Попытался ободрить жену, затем мы коротко помолились и попрощались.
— Я люблю тебя и скоро буду с тобой, — сказал я.
Наш багаж уже был собран и стоял наготове рядом с дверью номера. Я был слишком взволнован, чтобы спать, поэтому мы с ребятами так и не легли, а всю ночь провели в разговорах и молитвах, меряя шагами комнату и считая минуты.
Ровно в 5:30 наш самолет поднялся в воздух. Как только мы приземлились в Калифорнии, я сбежал по трапу и помчался в больницу. Когда я добрался туда к десяти часам утра, Джину уже перевели в послеоперационную палату.
Я вошел туда и увидел Джину на постели под накрахмаленной белой простыней. Она выглядела очень бледной и хрупкой. Женщина, на которую я привык полагаться во всех сферах своей жизни, теперь казалась такой ранимой и беззащитной. Я наклонился к ней и нежно поцеловал.
— Прости меня, родная, что меня не было с тобой, — начал извиняться я. — Я никогда больше не оставлю тебя одну!
— Ты уже здесь, — сказала она, — и это самое главное.
Я обнял женщину, которая так сильно любила меня, что согласилась пройти долиной смертной тени ради того, чтобы у нас родились дети. Врач сказал, что если мы сможем удержать Джину в постели еще десять недель, то тогда, по его мнению, с детьми все будет в порядке. Готовность Джины сделать все возможное и невозможное ради наших детей напомнила мне о другой женщине потрясающей веры — о моей маме. Ей пришлось очень много пострадать, когда она рожала меня. Как и Джина с нашими детьми, мама со мной рисковала жизнью и наперекор всему выжила.
Глава 2 Смешанные мотиваторы
Моей матери — Вильме Норрис — было всего восемнадцать лет, когда она родила меня, а сами роды длились целую неделю! Она отправилась в больницу в воскресенье, 3 марта, а я появился на свет только в следующее воскресенье. И всю эту неделю врачи отчаянно боролись за жизнь моей матери и меня. В конце концов ранним утром 10 марта 1940 года я пришел в этот мир — 2 кг 950 г, однако мамины проблемы на этом не закончились. Что-то было не так, потому что я был неправильного цвета!
Мое крошечное тельце было темно-лиловым. Мой отец — Рэй Норрис, а также обе мои бабушки присутствовали при родах, и когда отец увидел меня, то так разволновался, что потерял сознание.
Врачи и медсестры не слишком переживали за моего отца, но очень сильно испугались за меня. Я оказался «синюшным ребенком». Это означало, что я не начал дышать сразу же после рождения, и из-за этого моя кожа приобрела такой страшный оттенок. Врачам, чтобы не допустить необратимого поражения мозга из-за недостатка кислорода, пришлось срочно спасать меня. Мне немедленно дали кислород, чтобы «завести» мои легкие. Это помогло, и уже вскоре я дышал, как профессионал.
Тем не менее в течение первых пяти дней моей жизни врачи не были уверены, что я выживу. Они поместили меня в изолятор наподобие современных послеродовых палат интенсивной терапии, чтобы уберечь меня от инфекций и наблюдать за моим состоянием. Я был слишком слаб, чтобы самостоятельно есть, поэтому мама сцеживала молоко, и меня кормили с помощью пипетки. Мама тоже была очень слаба, и ей не разрешали видеться со мной. У нее до сих пор сохранилось письмо моей бабушки, написанное в те дни, в котором она сообщала моей тете: «Малыш Вильмы, наверное, не выживет».
Однако мы с мамой всех удивили! Мы выкарабкались, и вскоре врачи выписали нас. Впоследствии мама рассказала мне, что, впервые взяв меня на руки, она посмотрела мне в глаза и прошептала: «У Бога есть планы для тебя». Эти слова она повторяла много раз на протяжении всей моей жизни.
Родители привезли меня домой, на ферму, где работал папа, в Райан, штат Оклахома, — маленький городок на границе с Техасом, примерно в двух часах езды от Далласа. В моем свидетельстве о рождении в графе «Имя» записано: «Карлос Рэй Норрис». Меня назвали в честь преподобного Карлоса Берри, пастора нашей семьи в Райане, и в честь моего отца Рэя.
Если говорить о происхождении, то во мне поровну ирландской и индейской крови. Со стороны Норрисов мой дедушка по отцу был ирландцем, а бабушка — чистокровной индианкой из племени чероки. Девичья фамилия моей мамы была Скарберри. Бабушка по матери, Агнес, была ирландкой, а дедушка — индейцем-чероки из Кентукки.
Дедушка Норрис перебрался из Ирландии в Америку вместе с родителями в середине XIX века. Женился, у него родилось трое детей, но жена умерла, не выдержав трудностей жизни первых поселенцев. Тогда он в качестве няньки для детей нанял шестнадцатилетнюю индианку из племени чероки. Вскоре он решил жениться на няньке и договорился с ее родителями, жившими в резервации, о выкупе. То, что девушка была влюблена в юношу из своего племени, совершенно не заботило ее родных. Они продали ее моему деду, ни минуты не колеблясь.
Молодая индианка-чероки оказалась хорошим выбором. Она родила дедушке Норрису тринадцать детей, семеро из которых выжили. В их числе был и мой папа. Однако их взаимоотношения нельзя назвать романтическими. Возможно, бабушка не смогла забыть свою первую любовь, с которой ее разлучили. Много лет спустя мама рассказала мне, что на похоронах дедушки Норриса бабушка сказала: «Вот и хорошо! Наконец-то я от него избавилась!» Это совсем непохоже на чувства скорбящей вдовы!
Мои родители были видной парой. Папа был высоким — метр восемьдесят пять, хорошо сложенным и сильным, черноволосым и черноглазым. На ранних фотографиях он похож на Джона Уэйна в молодости. Папе было девятнадцать лет, а маме — шестнадцать, когда они поженились в Мариэтте, штат Оклахома. Мама была миниатюрной девушкой с длинными волнистыми рыжими волосами и симпатичными веснушками на лице.
Вскоре мы переехали из Райана в Лоурон, штат Оклахома, где папа устроился работать механиком в автобусной компании «Грейхаунд». Это был первый из не менее чем дюжины переездов, которые мы совершили, прежде чем мне исполнилось двенадцать лет. Если бы не духовная и практическая стабильность мамы, у нас вообще не было бы никаких корней. Ее любовь служила тем клеем, благодаря которому мы держались вместе и чувствовали себя уверенно, независимо от того, куда или как часто переезжали.
В ноябре 1942 года папа отвез нас с мамой к бабушке Скарберри в Уилсон, штат Оклахома, а сам отправился в Ричмонд, штат Калифорния, в надежде найти работу на верфях. Бушевала Вторая мировая война, и папа рассудил, что если он будет работать на верфи, то сможет послужить своей стране и в то же время избежать призыва в армию и, следовательно, разлуки с молодой женой и ребенком. Но он ошибался, однако благодаря этому плану у него оказалось несколько месяцев в запасе, чтобы найти для нас жилье.
К тому времени мама была на пятом месяце беременности. Мы прожили у бабушки еще месяц, а затем отправились на поезде в Калифорнию к папе. В одном вагоне с нами ехала группа молодых военных моряков. Они заметили, что мама была в положении, и помогли ей позаботиться обо мне. Дорога из Оклахомы в Калифорнию заняла несколько дней, поэтому на станциях моряки выходили из вагона и покупали нам с мамой и еду, и самое необходимое. Я был просто очарован этими славными ребятами. Именно там, в поезде, зародилось во мне уважение к американским военным.
Спустя два месяца родился мой брат. Мама выбрала имя Джимми, но папа назвал его Уиланд — в честь своей любимой марки пива. Это расстроило маму, но она ничего не могла сделать, потому что имя уже было вписано в свидетельство о рождении.
