Я промолчал.

Он вытер губы бумажной салфеткой.

— На нынешней стадии эволюции человек по-прежнему нуждается в мясе. Однако, с точки зрения сверхчувствительного человека вроде меня, его потребление сопряжено с некоторыми трудностями. Например, к бифштексу я всегда приближаюсь с осторожностью. Знаете ли вы, что, если мне попадается хоть один маленький хрящик, это так выбивает меня из колеи, что я не могу есть дальше?

Он изучал меня взглядом.

— Наверное, вы считаете, что подобные рассуждения в данной ситуации говорят о моих расшатанных нервах? — Тут он кивнул, почти незаметно. — Не знаю, почему я до сих пор вас не застрелил. Может быть, потому, что мне нравятся такие моменты и я стараюсь растянуть их? Или потому, что я на самом деле боюсь решительных действий? — Он пожал плечами. — Но даже если я и вправду этого боюсь, позвольте заверить вас, что я твердо намерен довести дело до конца.

Я отвел глаза от бумажного пакета и потянулся за лежащей на столе пачкой сигарет.

— Вы знаете, где сейчас Хелен?

— Что, хотите попрощаться? Или попросить ее уговорить меня не делать этого? Извините, что не могу вам помочь, мистер Дейвис. В четверг Хелен уехала к сестре и проведет там целую неделю.

Я раскурил сигарету и глубоко затянулся.

— Мне не жаль умирать. По-моему, я в расчете с этим миром и с людьми.

Он слегка наклонил голову, недоумевая.

— Это случалось со мной трижды, — сказал я. — Три раза. Перед Хелен была Беатрис, а перед Беатрис — Дороти.

Он вдруг улыбнулся:

— Вы говорите, чтобы выиграть время? Но это не принесет вам пользы, мистер Дейвис. Я запер дверь в коридор. Если кто-нибудь вернется раньше — в чем я лично сомневаюсь, — он просто не сможет войти. А если он начнет стучать, я застрелю вас и уйду черным ходом.

Мои пальцы оставляли на столешнице влажные следы.

— Любовь и ненависть близки, Чандлер. Во всяком случае, для меня. Если я люблю — или ненавижу, — я делаю это с полной отдачей.

Я не сводил глаз со своей сигареты.

— Я любил Дороти и был уверен, что она тоже меня любит. Мы могли бы пожениться. Я рассчитывал на это. Я ждал этого. Но в последнюю минуту она сказала, что не любит меня. И никогда не любила.

Чандлер улыбнулся и откусил еще кусок сандвича.

Я прислушался к шуму уличного движения за окном.

— Что ж, она не досталась мне, но и другим тоже. — Я взглянул на Чандлера. — Я убил ее.

Он сморгнул и посмотрел на меня.

— Зачем вы мне это рассказываете?

— А какая теперь разница? — Я затянулся сигаретой. — Я убил ее, но этого было мало. Понимаете, Чандлер? Мало. Я ненавидел ее. Ненавидел.

Я раздавил сигарету и заговорил спокойнее:

— Я купил нож и пилу. А когда закончил дело, положил в сумку побольше камней и утопил все в реке.

Лицо Чандлера было бледно.

Я свирепо взглянул на окурок в пепельнице.

— А через два года я познакомился с Беатрис. Она была замужем, но мы регулярно встречались. Целых полгода. Я думал, что она любит меня так же, как я ее. Но когда я попросил ее развестись с мужем… уехать со мной… она рассмеялась. Рассмеялась.

Чандлер отступил на шаг.

Я почувствовал, как у меня на лице выступает пот.

— На этот раз мне показалось мало ножа и пилы. Теперь они меня не устраивали. — Я подался вперед. — Ночью я отнес сумку зверям. При лунном свете. И смотрел, как они рычат, рвут зубами мясо и глядят на меня из-за решетки, выпрашивая еще.

Глаза Чандлера были широко раскрыты.

Я медленно встал. Потянулся к сандвичу, который он оставил на столе, и поднял верхний кусок хлеба. Потом я улыбнулся.

— Свиные кишки для сосисок поставляют в небольших картонных коробках, Чандлер. Вы знали это? Их засыпают солью. Пятьдесят футов кишок стоят восемьдесят восемь центов.

Я опустил хлеб на место.

— А знаете вы, что машинка для набивки сосисок стоит тридцать пять долларов? — Я посмотрел мимо него и улыбнулся. — Сначала вы удаляете кости, потом нарезаете мясо удобными кусками. Отдельно постное, отдельно жирное, отдельно с хрящами.

Наши глаза встретились.

— Ваша жена не хотела бросать вас, Чандлер. Она играла со мной. Я любил-ее — и ненавидел. В мире не было человека, которого я ненавидел бы больше, чем ее. И я вспомнил, как кошки любят, когда им дают даже маленькие кусочки…

Я смотрел прямо в полные ужаса глаза Чандлера.

— Как вы думаете, где сейчас ваша жена на самом деле?

И я протянул ему недоеденный сандвич.

После похорон я проводил Хелен обратно к машине. Когда мы остались одни, она повернулась ко мне.

— Я уверена, что Генри ничего про нас не знал. Просто не могу понять, зачем ему понадобилось стреляться, да еще у тебя в кабинете.

Я вырулил за кладбищенские ворота и улыбнулся:

— Не знаю. Может, что-нибудь съел.

Едва Уорд Рафферти завидел дом старого Олсопа, как длинный, чуткий нос газетчика подсказал ему, что дело пахнет надувательством. Здесь не было ни толпы любопытных фермеров, ни карет «Скорой помощи».

Рафферти оставил служебный автомобиль под развесистым орехом у обочины дороги и помедлил минуту-другую, оглядывая окрестности с тем пристальным вниманием, которое помогло ему сделаться ведущим репортером «Таймс». Дом у старика Олсопа был коричневый, давно не крашенный, двухэтажный; на окнах красовались белые резные наличники, лужайка перед крыльцом заросла сорняками. На заднем дворе были амбар, курятники и забор, подпертый досками и обрезками труб. Калитка висела на одной петле, но открывалась, если ее приподнять. Рафферти проник в нее и поднялся на крыльцо, осторожно ступая по шаткой лесенке.

Сам мистер Олсоп вышел из двери ему навстречу.

— День добрый, — сказал он.

Рафферти сдвинул на затылок шляпу: он всегда повторял этот жест перед тем, как сказать: «Я Рафферти из «Таймс». Многие люди знали его колонку, и ему нравилось наблюдать за их лицами, когда он говорил это.

— Рафферти? — переспросил Олсоп, и Рафферти понял, что старик не из читателей «Таймс».

— Я репортер, — пояснил Рафферти. — Нам позвонили и сказали, что здесь потерпел крушение самолет.

Олсоп задумался, потом медленно покачал головой.

— Не-е, — сказал он.

Рафферти сразу сообразил, что Олсоп тугодум, поэтому дал ему время еще поразмыслить, мысленно обозвав его «укропом». Через некоторое время Олсоп снова протянул:

— Не-е-е-е-е-е-е.

Скрипнула дверь, и на крыльцо вышла миссис Олсоп. Поскольку сам Олсоп все еще думал, Рафферти повторил свою информацию для миссис Олсоп: ему показалось, что она выглядит посмышленей мужа. Но миссис Олсоп покачала головой и сказала «не-е-е-е-е-е» точно таким же тоном, как и мистер Олсоп.

Рафферти повернулся, взявшись рукой за перила, готовый спуститься вниз по лестнице.

— Наверное, подшутили, — произнес он. — Так частенько бывает. Кто-то сказал, что сегодня утром на вашем поле приземлился самолет и якобы оставил за собой хвост из дыма.

Лицо миссис Олсоп просветлело.

— А-а-а! — воскликнула она. — Это правда, только крушения не было. И потом, он не то чтобы самолет. В смысле, крыльев у него нету.

Рафферти остановился, уже занеся ногу над верхней ступенькой.

— Прошу прощения? Значит, самолет все-таки сел? И он без крыльев?

— Ну да, — подтвердила миссис Олсоп. — Он сейчас там, в амбаре. На нем прилетели эти… которые куют железо.

Пожалуй, он все-таки не уйдет отсюда с пустыми руками, подумал Рафферти.

— Ага. Вертолет, — предположил он.

Миссис Олсоп покачала головой:

— Нет, не похож. У него нету этого… как его… пропеллера, что ли. Да вы загляните в амбар, сами увидите. Проводи его, Альфред. Только пусть по доскам идет, а то грязно.

— Пойдемте, — оживился старик Олсоп. — Я и сам не прочь лишний раз поглядеть на эту штуку.

Рафферти пошел вслед за Олсопом по выложенной досками дорожке вдоль дома, размышляя, что ему часто приходится беседовать с разными странными людьми, чудаками и психами, непонятливыми или просто сумасшедшими — работа есть работа, — но таких непрошибаемых тупиц, как эти Олсопы, он еще в жизни не видывал.