Возьмем, к примеру, исправительную эпопею Варвалии Лоденко, ее призывы к истреблению власть имущих, ее тоску по полному уничтожению привилегий любого рода. Вопрос заключается вовсе не в том, чтобы узнать, идет ли речь лишь о благонамеренном сне или же выстрел из ружья Варвалии Лоденко худо или бедно, но уже прозвучал в реальности или готовится это сделать, и так это или не так. Проблема абсолютно не в этом. Я уже не раз упоминал, что Варвалия Лоденко шла из города в город, проповедуя на своем пути возвращение к максимализму и без всяких уверток приводя при этом в действие свою программу-минимум, в основе которой лежало в первую очередь физическое уничтожение тех, кто воскресли из небытия, эксплуататоров и мафиози, а также певцов эксплуатации и мафиози, и, во-вторых, саботаж всех механизмов экономического неравенства и немедленная остановка всякого обращения долларов. Было уже сказано, что в кильватере у этой женщины оставался длинный шлейф капиталистической крови, что есть способ иными словами указать, что позади нее уже не существовало разницы между богатыми и бедными, между набобами и оборванцами. После появления Варвалии Лоденко все чувствовали себя вновь легко и вновь были готовы по-братски прозябать и, не испытывая более никакого стыда, опять строить новые руины или, по крайней мере, снова жить, не испытывая чувства стыда, в обломках всего. Эти факты не имеют ничего общего с романическим вымыслом, они есть стопроцентная истина, и они не нуждаются в том, чтобы их утяжеляли излишними лирическими измышлениями.

Тем не менее есть одна деталь, которая еще не была упомянута, и это, возможно, единственная подробность, к которой мне хотелось бы здесь еще вернуться. Варвалия Лоденко не всегда действовала в удручающем одиночестве. Когда нас предупреждали о ее приходе, мы все устраивали так, чтобы встретить ее с фанфарами, флажками и мясными концентратами, а также с молочным спиртом, в том случае, если нам удавалось его раздобыть. Под нами я имею в виду несколько человек из кварталов, примыкающих к Каналу, таких, как я и Дик Жерико, а также подруга Дика Карин Жерико. Я играл на гармонике, Карин Жерико пела, Дик Жерико вторил нам на трехструнном альте. Он не был выдающимся альтистом, но его манера готовить мясные концентраты была непревзойденной.

Поскольку мы опасались, что на последующих этапах следования Варвалии Лоденко ей уже не будет оказан такой приятный прием, как это было у нас, то мы взяли на себя миссию странствующего оркестра и шли впереди нее в ее трансконтинентальных странствиях. В дополнение к нашим инструментам мы брали с собой несколько головоломок. Чтобы переходить из одного города в другой, часто было необходимо идти сквозь зоны опустошения в течение многих лет. Как и в начале существования человечества, дистанции не соответствовали человеческим возможностям. На планете сохранилось еще несколько очагов жизни, возле озера Хевсгель, на берегах реки Меконг или же реки Орбис, так же, как и в некоторых других местечках, которые, в зависимости от изменения смертности населения и климата, сменяли друг друга в роли столиц и имена которых выпали у меня из памяти, за исключением знаменитого Луангпхабанга. Одним из любимых музыкантов Варвалии Лоденко был Каанто Дижлас. Я всегда включал мадригал Дижласа в нашу программу. Она слушала его, куря трубку, набитую очень терпким табаком, а затем она шла спать на задворки руин, и на следующий день, произведя разведку на месте, она шла далее конкретно реализовывать свою программу искоренения корней человеческих бед. Я иногда помогал ей убивать. Дурные декреты, которые подписал Вилл Шейдман, не очень способствовали окончательному исчезновению рода человеческого, но они также и не слишком замедлили процесс. Больше почти не рождалось детей. Чтобы оплодотворение принесло хоть какие-нибудь плоды, надо было поступать нашим, дедовским способом. На задворках руин я иногда оказывал помощь Варвалии Лоденко также и в этом смысле.

Последний паром отшвартовался. Крили Гомпо услышал, как тросы упали в нефтяной осадок, и он услышал также скрежет вертлюг, сопровождаемый плеском лопастей по гладкой поверхности воды, и у входа на понтонный мост, возле лачуги человека, что продавал билеты и все ночи проводил на нездоровой стороне реки в своем шалаше из пальмовой сетки, он также услышал жалобный голос. Ничего страшного, — говорил голос, — переправляться я буду, пожалуй, завтра. И затем в голосе зазвучала настойчивость: Я отправлюсь на завтрашнем, который уходит утром, самый ранний ведь дешевле, не так ли?..

Вокруг Крили Гомпо свет распространялся вдоль маслянистых волн реки, а на другом берегу, в восьмистах метрах отсюда, он сообщал рыжевато-золотой оттенок деревьям с густой листвой, за которыми невозможно было различить ничего конкретно, только безграничное зеленое вспенивание, потому что за рекой и за узкой полосой земли, где вырисовывались построенные на сваях кварталы да несколько храмов, простирался лес, необитаемый и огромный.

Солнце садилось.

Гомпо сощурил глаза, он прислонился к стволу кокосовой пальмы. У него оставалось в запасе еще шестнадцать минут. Расписание, так мне плевать на него, сказал еще голос. Что меня интересует, так это скидка, которую…

— Скидка? — прореагировал наконец служащий парома. — По какому праву?

Крили Гомпо оперся на прогнившую чешую кокосовой пальмы, он притворялся сонным. К сожалению, место было неподходящим. Как это иногда происходит в сумерках, тысячи летающих термитов покинули пальмы, на которых они провели день, и попадали на почву. Гомпо принял на себя весь этот дождь, который окрасил в черный цвет его плечи, и руки, и голову, и от страха привлечь к себе внимание он не делал никаких движений, чтобы от него избавиться.

— Так, — сказал человек, — а как беженец, а?.. — Это не повод для скидки, — сказал другой.

— А, — сказал человек разочарованно, и начал затем перечислять все физические и нравственные невзгоды, которые его печалили, и те несчастья, что поразили его и его близких, некогда и совсем недавно. Но ничто из этого не давало права на половинный тариф. Меня зовут Констанцо Косю, — сказал он наконец. — Это шутовское имя. В некоторых местах шутников пускают бесплатно. Но не здесь?

Паром бесшумно удалялся. Никто не остался на этом берегу реки, за исключением Гомпо, продавца билетов и Костанцо Косю. Занятые своим состязанием в красноречии, оба мужчины не обращали никакого внимания на босяка, который, казалось, спал, прислонившись к дереву, в двенадцати метрах отсюда. У них самих вид был невнушительный; порванные рубашки и фуражки, грязные штаны, распоровшиеся сандалии, зашитые волокнами рафии. У служащего парома была волынка на ремне за плечом, у Констанцо Косю в качестве багажа был полиэтиленовый пакет с адресом супермаркета. Оба, казалось, были готовы составить исчерпывающий список различных бедствий и невзгод, которые не дают никакого особого преимущества перед другими путешественниками. Констанцо Косю выдвигал мотивы освобождения от платы или хотя бы скидки, стражник их отклонял. А если меня загрузят как багаж с сопровождением? — предложил Констанцо Косю. — А если я пойду по категории Untermensch? Я свернусь среди пакетов, останусь неподвижным и не буду протестовать, если на меня накинут сверху смрадные тюки.

— Нет?

— Нет.

Тишина вечера, казалось, была лишена времени. Вдоль крутого берега реки вверх по течению летела белая цапля, и затем она исчезла, небо более не пламенело со стороны банановых деревьев, и уже голубоватый туман застилал поворот реки, цикады прекратили свою перебранку, бык ревел, дорога, которая вела к пристани, наполнилась мошками, жаба квакала, на противоположном берегу реки крохотные рыбаки вытаскивали из крохотной шлюпки четырехугольную сеть, можно было видеть, как появляются то здесь, то там вспышки света, паром казался уже не более чем далеким пятном на воде цвета охры. Что-то зашумело, как скафандр, в черепе у Крили Гомпо, указывая ему, что новая минута только что закончилась.