Я вернулся в номер, пытался работать. Голод отвлекал меня, и я вышел на балкон выкурить сигаретку. Тут мне вспомнилось, что Ана не советовала пользоваться балконом. Впрочем, выглядел он вполне устойчивым, только железная ограда была изъедена ржавчиной и кое-где попросту в дырах. Прямо подо мной было ущелье, я слышал плеск речушки. Обернувшись, я снова увидел Ану в шезлонге на гравийной площадке.
Ровно в семь я спустился в холл. Вскоре с улицы вошла Ана. Ах, сказала она, идемте. Впереди меня она прошагала на кухню, зажгла керосиновую лампу и провела меня в маленькую кладовку, где стояли картонные коробки с консервами. Равиоли? — спросила она. А ничего другого нет? Ана быстро повернулась кругом, словно хотела взглянуть, что еще есть, потом наизусть перечислила: Яблочный мусс, зеленая фасоль, горошек с морковью, тунец, артишоки, кукуруза. Я выбрал равиоли. Она взяла с полки банку, сунула мне в руки. На кухне показала, где брать посуду и приборы, дала консервный нож. Не потеряйте, он нам еще пригодится. А где бы разогреть равиоли? Она наморщила лоб и сказала: Мне что же, ради одной банки растапливать плиту? Вдобавок она, мол, не знает, как это делается. Я попросил вина. Она исчезла, а через минуту-другую вернулась с бутылкой итальянского, которую поставила передо мной. Вино оплачивается отдельно, сказала она, приятного аппетита, я наверху.
Лампу она забирать не стала, твердым шагом ушла в темноту. Я вывалил холодные равиоли на тарелку, поднялся в столовую. На вкус еда была отвратительная, но голод я кое-как утолил. Пустую тарелку отнес на кухню и приобщил к горам грязной посуды. Наверно, лучше бы сразу уехать отсюда, думал я, да только час уже слишком поздний. Поэтому я с ноутбуком и бутылкой вина расположился в библиотеке, намереваясь поработать. Розетку я нашел, однако электричества не было. И свет тоже не горел. К счастью, аккумулятор ноутбука был полностью заряжен. Я перечитал свой доклад и быстро заметил, что работы с ним предстоит меньше, чем я думал. Попробовал сосредоточиться на тексте, но из-за долгого странствия, выпитого вина и непривычной высоты навалилась усталость, и я то и дело клевал носом. В десять я в кромешной тьме пробрался по гостинице к себе наверх и лег в постель, Ану я по дороге не встретил.
Следующим утром я застал ее в столовой, с тарелкой яблочного мусса. Угощайтесь, сказала она, кивнув на большую банку, стоявшую на столе. Я сказал, что действующей розетки для ноутбука не нашел и что света тоже нет, может, с предохранителями что-то не в порядке? У нас отключено электричество, ответила Ана, будто это совершенно естественно. Я еще не дозавтракал, а она встала и вышла из столовой. Немного погодя я увидел, как она с полотенцем и рулоном туалетной бумаги в руках исчезла среди деревьев.
Аккумулятор ноутбука разрядился, а поскольку распечатку я с собой не захватил, то сделать мог немного. Почитал «Дачников» и письма Горького, кое-что выписал, хоть и не видел в этом смысла. Лучше всего уехать прямо сейчас. Но вместо того чтобы собрать рюкзак, я пошел в дамский салон и стал играть в бильярд. В полдень в столовой был накрыт стол на двоих. Как только я сел, пришла Ала с банкой равиоли. Подержала ее на солнце, чтобы немножко согреть, сказала она. Еда была не горячее, чем вчера. Не нравится? — спросила Ана.
Я сказал, что без электричества работать не могу. Она посмотрела на меня как на слабака, потом сказала: Наверняка вы найдете чем заняться. Через две недели мне надо представить готовый текст, сказал я. А зачем вообще пишутся такие вещи, сказала она, кому это интересно? Дело не в этом. Мне назначили срок, и я должен его соблюсти. Она насмешливо улыбнулась: Вам ведь вовсе не хочется уезжать. Ана была права. Я хотел остаться здесь, сам не знаю почему, может, из-за нее. Не обольщайтесь, сказала она, словно прочитав мои мысли.
Погода в последующие дни стояла хорошая, я часто лежал на воздухе в шезлонге и дремал. Много читал, играл в бильярд или раскладывал пасьянсы. Ана все время находилась неподалеку, но, если я спрашивал, не хочет ли она сыграть со мной в карты или в карамболь, качала головой и исчезала. Когда я приходил в библиотеку, она уже сидела там, смотрела в окно. Я брал с полки книгу, начинал читать. Если какое-то место мне нравилось, я зачитывал его вслух, но Ана, казалось, не слушала.
Кувшин у меня в комнате опустел, и я, по примеру Аны, каждое утро умывался у речки. Дожидался в столовой, когда она вернется, и шел туда сам. Отыскал хорошее местечко, где берег был ровный и вода текла спокойно. На мягкой земле обнаружились следы босых ног, и я решил, что Ана тоже приходила на это место. Когда я окунал голову в ледяную воду, мне казалось, будто она сейчас взорвется, однако затем я все утро чувствовал себя бодрым и свежим. Только шум речки мало-помалу стал действовать мне на нервы. Никуда от него не спрячешься, даже в глубине дома слышно, хотя и тихонько. Невольно я все время думал об Ане, целыми днями мы безостановочно кружили друг возле друга, и зачастую я недоумевал, кто из нас кого преследует.
Она не убиралась и не стряпала, даже постель я застилал сам. Единственное, что она делала, это открывала банки и накрывала на стол. Как-то раз я невзначай обронил, что получаю за свои деньги не очень-то много. Ана помрачнела. И сказала, что лучше бы мне поразмыслить о том, как я представляю себе женский образ, а не о том, каким его видел Максим Горький. Это здесь совершенно ни при чем, сказал я, но от гостиницы позволительно ожидать хотя бы электричества и водопровода. Вы получаете куда больше, отрезала Ана. Я не понял, что она имела в виду, но остерегся еще раз затрагивать эту тему.
Я пробовал представить себе, как все будет, когда летом сюда съедутся отдыхающие, когда в столовой будет полно народу, кто-нибудь сядет за рояль, дети станут носиться по коридорам, — но, увы, пробовал безуспешно.
Штабеля грязной посуды на кухне продолжали расти. Как-то раз я пересчитал тарелки. Если Ана каждый день использовала три штуки, то, вероятно, провела тут всю зиму. Я спросил у нее, кем она здесь работает — экономкой? Если угодно, ответила она. Я ей не поверил, но мне давно стало безразлично, почему она здесь.
В обед мы ели тунца и артишоки, вечером разжигали на улице костер и на камне разогревали банку равиоли. Солнце рано уходило из долины, быстро становилось свежо, тем не менее мы каждый вечер подолгу сидели у костра и пили вино. За целый день мы едва перекидывались одним-двумя словами, да и теперь Ана оставалась не слишком разговорчивой, но, по крайней мере, она меня слушала. Говорить о себе мне не хотелось, я не желал думать о своей жизни дома, который казался таким далеким и маловажным. Вот и начал пересказывать ей «Дачников». Персонажей она воспринимала прямо как живых людей, сердилась на вечно жалующуюся Ольгу, а инженера Суслова называла свиньей. Варвару и ее увлечение писателем Шалимовым она толком не понимала. Ну как можно поверить такому человеку, возмущенно говорила она, какой из него соблазнитель. А как должен действовать настоящий соблазнитель? — полюбопытствовал я. Ему надо быть честным перед любимой, а главное — перед самим собой, ответила Ана, неодобрительно качая головой. Больше всех ей понравилась Марья Львовна. Ее монолог из четвертого действия я знал почти наизусть и, по просьбе Аны, повторил его несколько раз. «Мы — дачники в нашей стране… какие-то приезжие люди. Мы суетимся, ищем в жизни удобных мест… мы ничего не делаем и отвратительно много говорим». Да, сказала Ана, нам всем нужно стать другими. «Для себя… для того чтобы не чувствовать проклятого одиночества…» — продолжал я. Ана недоверчиво посмотрела на меня и сказала, что мне незачем делать ложные выводы. Вы бы прекрасно вписались в пьесу, заметил я. В одном из писем Горький писал, что все женщины у него — мужененавистницы, а мужчины — мерзавцы. Тогда и вы прекрасно вписываетесь в пьесу, сказала Ана. Я взглянул на нее, но трепетный свет костра не позволял рассмотреть выражения ее лица.
