«Воробьиная ночь», — говорят русские про грозовую ночь, ночь шума и ярости.

Мою воробьиную ночь не озаряли молнии, не хлестал дождь. Стояла тишина. Я не спала, и мне было страшно одной, затерянной так высоко в горах. И то, что рядом на кровати спала кошка, не успокаивало меня, ибо я была жалким воробышком.

А сейчас туман. Который поднимается из глубоких долин, клубится, переполняя лог, завивается вокруг моей избы. Он накатывает, подкатывает — вот уже по шею. Но в пальцах у меня альпийская астра нежно-розового свечения. Я не обрываю с нее лепестки. Любовь ушла. Я жду в небесных фумаролах, чтобы меня застигли здесь снежные хлопья, чтобы застыла летящая с обрыва речка и чтоб я стала такой же немой, как она.

А сейчас идет снег, и красная бузина сама на себя наваливается. И высокие бледные травы сгибаются до земли. Куда ни глянь, кругом сплошные преклонения!

Кошка и ее ребенок находят себе убежище в самом темном углу моей постели. Малыш в своей шубке, отсыревшей на холоде, уставился на меня.

Косули и серны прячутся в нашем лесу, нам не собраться вместе. Вскоре ветры небесные, исшедшие из уст Творца, скрутят в клубок тонкие побеги на березах. Вот откуда «вихоревы гнезда»[27], дарованные людям, чтоб не боялись любить.

Животворящая молния больше не пробудит мертвых, синяя ежевика не даст больше плодов. Моя спящая любовь так и пребудет спящей, ибо при конце света, как писал святой Ефрем, люди побегут в пустыни и будут укрываться в пещерах и пропастях земных.

И владыкой мира будет Велик Гром Гремучий[28].

Толпа на улицах Москвы. По случаю какого-то карнавала — красного или оранжевого. Где-то там, вдалеке, я вижу мою любовь. Сколько же лет назад уснувшую? Она посылает мне воздушный поцелуй, который крестом опадает мне на лоб, на сердце, на плечи. Аминь. Сани уносят меня.

Теперь уже не время слушать тринадцать песен курского соловья или журчание источников в железистых грязях. Паралитики, прикованные к постели, увидят простершуюся вокруг них белую пустыню.

Исхудалые пальцы выскользнут из обручальных колец, и расползется ткань свадебной ленты. Но горный хребет одевается зеркалами, и наши лица запечатлены в них.

Золото счастливых дней не пропало, пусть даже оно невидимо в песке. Всегда будет заниматься заря над неведомой страной, вновь зазеленеют опаленные леса. Недалеко то время, когда животные вернутся к первозданной дикости. У рыси на острие уха — черный нимб.

Медведи, волки, гигантский ятрышник, пахнущий козлом, медно-бурые гадюки, купоросного цвета лягушки, умирающая туча — вы снова будете царями и царицами.

В моем саду не цветут больше царственные астры, зато есть ромашки, крупные, как головки детей. Детей, которые теперь далеко. Я склоняюсь над этими личиками из пестиков и лепестков — я никогда их не срываю. И больше не допытываюсь у них: «Любит? Не любит?»

Поставь на окно стакан воды, чтоб я могла омыть в ней душу, и пусть качнется кадило в сторону высокого-высокого солнца. Тогда взлетит к нему жаворонок, и малиновка запоет.

Икона какой здешней Богоматери пойдет как-нибудь однажды странствовать в наших туманах? Пойдет своим путем, рыжая, голубая, золотая, поверх наших речек? И остановится — а где?

Под гнетом ночи в телах наших вызревают сны. Но я терпеливо жду в двух шагах от зари. Недвижный час. Из темноты выходит стадо северных оленей — пришли попастись на нашей лужайке.

Далеко-далеко из-за гор поднимается свечение, розовое и серое, цвета лишайника.

И снова огромное голое небо, прозрачный рог луны и тысячи деревьев, тянущихся к нему. Сомнения нет, мы — в этом мире, в долине Реши. Я ем синий виноград с привкусом черной смородины. Пью вино, которое теряет свою терпкость в высокогорных погребах. На вереске тает снег, белой изморози как не бывало. Богородица староверов[29] — надумает ли Она долететь до этих мест?

Мать Сырая Земля стряхивает росу. Полянки с кольцами фей раскрывают навстречу солнцу свои желтые вагины. Курятся бревна изб, розовеют комнаты со стенами соснового дерева.

Пойду сорву последний василек и последнюю гвоздику, поставлю на стол возлюбленному.

Петер Штамм [Peter Stamm] родился в 1967 году в Шерцингене, кантон Тургау. Окончив школу, Штамм получил экономическое образование и одно время работал бухгалтером. Позднее он изучал психологию и психопатологию, работал в различных психиатрических лечебницах. Первые литературные опыты Штамма не пользовались успехом у издателей. Его четвертый по счету роман, «Агнес», вышел в свет лишь в 1998 году [ «Agnes»; рус. перев. 2004], зато сразу стал широко обсуждаемым событием. За ним последовали сборники рассказов «Гололед» [ «Blitzeis», 1999], «В незнакомых садах» [ «In fremden Garten», 2003; рус. перев. 2006], «Летаем» [ «Wirfliegen», 2008], «Зерюккен» [ «Seer?cken», 2011], романы «Расплывчатый пейзаж» [ «Underf?hre Landschaft», 2001], «Не сегодня — завтра» [ «Am einem Tag Wie diesem», 2006; рус. перев. 2008], «Семь лет» [ «Sieben Jahre», 2009] и «Ночь — это день» [ «Nacht ist der Tag», 2013]. Стиль Штамма характеризуется обманчивой простотой и недосказанностью. В его книгах почти ничего не происходит, но вместе с тем писателю удается показать характеры своих героев, их богатый внутренний мир. Сейчас Штамм — один из наиболее известных швейцарских писателей. В прошлом году он вошел в шорт-лист международной Букеровской премии.

Перевод «Sommerg?ste» выполнен по изданию «Seer?cken» [S. Fischer Verlag, 2011].

Вы приедете один? — еще раз спросила моя телефонная собеседница. Имя ее я не разобрал, акцент определить не смог. Да, ответил я. Я ищу место, где можно спокойно поработать. Она посмеялась, чересчур долго, потом спросила, что у меня за работа. Пишу, сказал я. Что же вы пишете? Работу о Максиме Горьком. Я славист. Ее любопытство меня раздражало. Вот как… — сказала она. Секунду помедлила, словно не была уверена, интересна ли ей эта тема. И наконец решилась: Ладно, приезжайте. Дорогу знаете?

В январе я участвовал в конференции, посвященной женским персонажам в пьесах Горького. Мой доклад о «Дачниках» планировалось опубликовать в сборнике, но в суете университетских будней руки не доходили переработать текст и подготовить к печати. Для этого я зарезервировал свободную неделю перед Вознесением и искал место, где никто и ничто до меня не доберется, не отвлечет от работы. Курортную гостиницу порекомендовал мне коллега. Ребенком он не раз проводил там летние каникулы. Хозяин ее давно обанкротился, но коллега слышал, будто несколько лет назад гостиницу вновь открыли. Если ищешь место, где ничего не происходит, поезжай туда, в горы, наверняка не прогадаешь. В детстве я этот курорт ненавидел.

Автобусы ходили к гостинице только летом. Та женщина, не называя причин, сказала по телефону, что встретить меня, увы, не сможет, но от ближайшей деревни можно дойти пешком, это недалеко, максимум час ходу.

По узкому серпантину автобус карабкался вверх по горным террасам. Пассажиров было мало, и на конечной остановке, кроме меня, вышли лишь двое-трое школьников, тотчас затерявшиеся между домами. Из одежды я взял с собой только самое необходимое, но из-за книг и ноутбука рюкзак оказался увесистым — килограммов двадцать. Что вы там везете? — спросил шофер автобуса, помогая мне вытащить рюкзак из багажного отделения. Бумагу, ответил я, а он смерил меня недоверчивым взглядом.