сломать? Своих воспитанников герр Рихтер готовил для самой

разнообразной работы. Моя работа меня вполне устраивала.

Недолгое молчание завершилось, когда герр Рихтер взглянул на

настоящего хозяина кабинета и произнес:

— Расскажи ему.

Густав не стал ходить вокруг да около, а просто сказал:

— Мы думаем, что взорвать в поезде пытались тебя.

— Меня? — Я фыркнул. Предположение выглядело нелепым. У меня

не было врагов... по крайней мере, готовых совершить такое покушение. Нет, конечно, многие меня недолюбливали. Некоторые даже ненавидели. Но

способных на такой поступок... нет, таких я не мог припомнить.

— Давай сначала. — Сухо произнес герр Рихтер.

Я быстро спрятал улыбку. Пусть это и нелепость, но демонстрация

пренебрежительно-легкомысленного отношения к словам этих двоих может

привести к тому, что меня воспримут как бестолкового подростка и вовсе не

захотят делиться какой-либо информацией. Меня такой исход совершенно не

устраивал. Тем более, что им, похоже, было что сказать. Пусть даже

сделанные ими выводы и неверны, но были же какие-то факты, которые

привели их к этим выводам? Ну что ж, послушаем...

— Да, начнем сначала. — Густав вздохнул. — Думаю, ты еще не забыл

то происшествие в декабре, когда в мексиканском ресторанчике тебя едва не

пристрелил снайпер?

— Не забыл. — Я по очереди посмотрел на Густава и герра Рихтера. —

Но мне сказали, что целью был не я, а какой-то мелкий мафиози. Которого, собственно, и убили. А я лишь случайно оказался на линии огня.

— Да, я помню, — Густав устало протер глаза. — Такова была

первоначальная версия. Убит Энрике Флечтон, когда-то — обычный сутенер, а ныне... или, точнее, перед смертью — владелец нескольких публичных

домов в Центральной Европе. Что мы должны были подумать? Человек с

кем-то не поделился, за что и был убран. Однако во время расследования...

— Стоп. — Сказал я. — А почему мне об этом рассказываешь ты, Густав? Насколько я помню, расследованием занялась ВЕСБ как раз по

причине того, что в ходе этого преступления едва не был убит ученик школы

«для особо одареных», а вся информация, связанная с ШАД, считается

засекреченной...

И я опять посмотрел на герра Рихтера.

— Мы вели расследование, — произнес мой наставник прежде, чем

успел ответить тот, кому формально адресовался вопрос. — Но Густав решил

проявить инициативу. — Усмешка. — Начав собственное расследование и, по сути, повторив путь моих людей.

— Вау!.. — Сказал я. А что я еще мог сказать? То, что казалось мне до

сего дня досадной неприятностью, привлекло внимание мощнейших

государственных организаций. Какие ресурсы, сколько десятков людей было

задействовано в этих двух расследованиях, одно из которых, если верить

Рихтеру, дублировало другое? Чрезмерно серьезное отношение к смерти

сутенера вызывало недоумение. Что же они там накопали?..

Я опять посмотрел на Густава. Он казался смущенным. «Решил

проявить инициативу...» Выходит, ему намекнули, чтобы он не лез в это

дело, а он полез и начал копать сам. А может быть, поэтому мы сейчас

вообще разговариваем? Если настоящей целью снайпера должен был стать не

Энрике Флечтон, а я сам, мой наставник мог и умолчать об этом. Из самых

лучших побуждений. Просто, чтобы обезопасить меня... и себя. Я ведь

отреагирую остро, это и ежу понятно. А затем, оказавшись один против

сильного и многочисленного противника, перестану выбирать средства

борьбы. В результате мой «адекватный ответ» на угрозу может стать таким, что привлечет слишком много внимания, начнется шумиха, люди с

параномальными способностями перестанут быть достоянием одних

фантастических фильмов и книг, засветится ШАД — в общем, произойдет

много такого, чего герру Рихтеру совершенно не хотелось бы. Поэтому

лучше мне ни о чем не сообщать, выдвинув успокаивающую, но насквозь

фальшивую версию событий. Уверен, именно так он и мыслил. И этот план

прекрасно работал до тех пор, пока в дело не влез Густав, с его нелепым

чувством долга и еще более нелепым желанием во что бы то ни стало оказать

мне услугу, способную уравновесить то, что когда-то сделал для него я.

Слишком много людей оказалось вовлечено, чтобы скрывать все это и

дальше... особенно теперь, после взрыва в поезде. Тут наметилась еще одна

цепочка интересных размышлений, но додумать ее я не успел, потому что

Густав, наконец, оборвал затянувшуюся паузу, откашлялся, и продолжил:

— Людей, которые крышевали бизнес Энрике, он вполне устраивал. С

конкурентами он также договорился о границах. Было подозрение, что его

могли заказать по личным причинам, но после тщательной проверки отпала и

эта версия. Конечно, мы что-то могли упустить. Самого снайпера так и не

нашли, и сомневаюсь, что когда-либо найдем. Не думаю, что он до сих пор

жив.

— Не пойму, — сказал я. — Так что же заставило вас думать, что этот

сутенер был не целью, а случайной жертвой?

— Это же очевидно, Дильгерт, — вполголоса произнес мой наставник.

Я хотел спросить, что именно ему очевидно, но не успел, потому что герр

Рихтер вдруг отодвинул ящик стола, молниеносным движением руки схватил

лежавший там пистолет и выстрелил мне в голову.

Нет.

Выстрела не было.

Мир стал  неправильным в тот момент, когда его рука еще только

начинала движение к лежащему в ящике и уже снятому с предохранителя

оружию. Снайпер, стрелявший два месяца тому назад, был слишком далеко и

не оставил мне выбора — чтобы выправить «вывих мироздания», я мог

сделать только одно: уйти с линии огня. Сейчас же выбор был. Не

обязательно было уклоняться, чтобы остановить источник дисбалланса в

окружающем пространстве и вернуть все к исходному равновесию. Сила

вырвалась из меня еще до того, как палец герра Рихтера коснулся курка —

навстречу угрозе. Он нажал на курок, но выстрела не произошло. Осечка.

Еще осечка. И еще.

Герр Рихтер улыбнулся, поставил пистолет на предохранитель и убрал

его в кобуру под мышкой.

— Помнишь наши уроки? — Спросил он. — Бои вслепую?

Я кивнул, хотя моего ответа, в общем-то, и не требовалось.

— Ты чувствуешь угрозу лишь в том случае, если желание переходит в

намерение, которое приводит к действию. Просто желания убить тебя ты не

ощутишь или, максимум, почувствуешь чужое раздражение. Да что я

говорю! Большинство обитателей ШАДа — может быть, все, кроме Бьянки

— мечтали о том, чтобы поставить тебя на место. Но ты реагировал только

тогда, когда желание переплавлялось в поступок. Пока кто-то сидел в уголке

и тихо ненавидел тебя, ты не обращал на него внимания. Но стоило кому-то

схватить вазу и швырнуть тебе в голову — ты сразу отвечал. Видимо, в тот

момент, когда желание перестает быть просто «хотением», становясь

намерением, ищущим способа немедленно воплотиться, мозг агрессора

излучает какие-то особые волны, которые ты — на внесознательном уровне

— улавливаешь, переводишь в понятный для себя образ «неправильного

мира» и реагируешь в ответ.

В этом что-то было... Но с вазой он переборщил. В меня никогда не

кидали вазой. Не помню такого. Один раз кинули стаканом. Кстати, кидала

Бьянка, и ее я простил. Тем более, когда стакан лопнул в воздухе, осколками

ей порезало щеку и руки, и пришлось срочно звать школьного врача, чтобы

она не истекла кровью. Еще раз, помню, бросили обломок кирпича... Он тоже

лопнул на середине полета.

— Ты бы почувствовал угрозу лишь в том случае, если бы тебя

собирались убить, — продолжал герр Рихтер. — Именно тебя, а не какого-то

там сутенера. Более того, если бы стреляли в него, а ты случайно оказался бы