которой ее искуственно отделили. Окружающие опять начнут обращать

внимание на это место, официантка смахнет пыль с сиденья, которое совсем

недавно занимала девушка-горгона, а очнувшийся мужчина станет

мучительно вспоминать, каким образом он тут оказался… Да, сейчас все

встанет на свои места — как только я допью пиво и вернусь в свой вагон.

Но допить пиво не получилось.

Раздался тяжелый удар, грохот, поезд затрясло. Мгновенное чувство

невесомости — а затем меня припечатало к потолку с такой силой, что

только что выпитое пиво враз оказалось снаружи. Вагон мотало из стороны в

сторону; люди, столы, стулья, посуда — все это летало по воздуху, отталкиваясь от стен и сталкиваясь друг с другом. Пока я летел обратно к

стойке, мимо пронеслась здоровенная микроволновка. Безуспешная попытка

сгруппироваться, удар об угол стойки, хруст, и дикая боль в правом плече.

Потом меня отбросило назад — точнехонько в окно, только что выбитое

микроволновкой. Последняя картинка: летящий вниз поезд, разодранный

взрывом на две части, сыпящиеся из окон люди, обломки посуды и мебели, клубы черного дыма, и где-то высоко в небе, бесстрастная и вечная, словно

дорога богов, жемчужная лента силового тонеля. Удара о землю не помню.

2

— Привет! — В дверном проеме показалась голова Бьянки. Улыбка во

весь рот и заговорщическое выражение лица.

Бьянка шмыгнула внутрь. Если бы я не был так слаб, то обязательно

спросил бы, какого черта она приволокла огромный букет цветов. У нас что, сегодня какой-то праздник?

— Ну, как ты себя чувствуешь? — Жизнерадостным тоном спросила

она, и до меня дошло, что все это — тон, цветы и улыбка — предназначались

исключительно для того, чтобы приободрить меня.

— Лучше не бывает… — Пробормотал я. В самом деле, несколько

переломов, сотрясение мозга, изрезанная осколками стекла левая сторона

тела, ссадины и гематомы — что может быть лучше?

Бьянка улыбнулась еще шире и поискала глазами подходящую емкость

для своих цветов. Обнаружила вазу на подоконнике, наполнила ее водой, установила на моей тумбочке и принялась запихивать в нее цветы. Я хотел

было сказать ей, чтобы убрала куда-нибудь подальше эти растения, но так и

не решился. Не хотелось ее расстраивать. Она была так увлечена своим

занятием.

— Встретила в холле твоих родителей, — сообщила она.

Я хотел кивнуть, но не смог, потому что шея была зафиксирована

специальным жестким корсетом. Родители только что ушли, чему я был

только рад. Одному не очень-то весело, но одиночество намного лучше

отчужденности под маской родительской любви. Не знаю, зачем они вообще

приезжали. Наверное, потому что такое поведение предписывала их

социальная роль, которой они пытались соответствовать. Это их отношение

было насквозь фальшивым, хотя в искренности своих чувств они всегда

пытались убедить всех, кого только можно, и в первую очередь — самих

себя. Но искренностью там и не пахло.

Бьянка села на край кровати и критически меня оглядела.

— Здорово тебя помяло.

— Угу… — Пробурчал я. Появилось ощущение, что я лежу на кровати

совершенно голый. Нельзя было сказать точно, применяет ли Бьянка свой

Дар для того, чтобы оценить мои повреждения, но, зная ее, в этом трудно

было сомневаться. Возникло искушение сказать ей, что ее грудь со времени

нашей последней встречи определенно увеличилась в размерах — это

заставило бы ее смутиться, обидеться, нахамить мне — в общем, это надежно

отвлекло бы ее от экстрасенсорного сканирования моего несчастного тела.

Но, к счастью, она отвлеклась сама.

— В новостях говорили, что погибло восемьдесят человек.

— Слышал, — я показал глазами ей за спину. Там, на подставке, прикрепленной к стене под самым потолком, находился небольшой

телевизор.

Бьянка оглянулась, заметила телевизор и спросила:

— Тебе уже разрешают его смотреть?

— Нет еще.

— Ааа… понятно. — И протянула противным голосом примерной

девочки-отличницы:

— Если что-то запретили, нужно обязательно это сделать, да?

— Как будто бы ты никогда ничего не нарушала. — Огрызнулся я. Три

месяца назад Бьянке исполнилось семнадцать. В ней и раньше появлялась

воспитательская жилка, но с тех пор, как она получила водительские права и

гражданскую карту, ее эго раздулось до неимоверных размеров, а вместе с

ним усилилась и склонность к нравоучениям.

Бьянка недовольно поджала губы.

— Тебе нужно отдыхать. И поправляться.

Я не удержался и буркнул:

— Сам знаю, что мне нужно.

Она чуть отстранилась и посмотрела на меня уже без всякого

показушного оптимизма.

— Узнаю Крокодила.

— Привет, Бьянка! — Хмыкнул я.

Мое полное имя — Дильгерт Гудриксон, но обычно оно сокращается

до простого и короткого «Дил». Однако, Бьянка вскоре после нашего

знакомства объявила, что «Дил» — сокращение совсем от другого слова.

Остальные — не только ученики герра Рихтера, но и обслуживающий

персонал — дружно подхватили эту «замечательную» идею. Мне прозвище

не нравилось, хотя должен признаться, что-то в нем было, из-за чего оно так

быстро прижилось… ну, возможно, слишком мощные челюсти делают меня

немного похожим на крокодила, да и в характере, по мнению окружающих, есть что-то от этого существа… На Бьянку всерьез было невозможно злиться, но что касается всех остальных, то они таким иммунитетом не обладали, хотя

в первое время и не понимали этого. Потом они меня достали, я в первый раз

показал зубы, и это надолго заткнуло рты самым говорливым. Но даже тогда

я знал, что они продолжают называть меня «Кроко дилом» за моей спиной.

Дурацкое прозвище раздражало, но в конце концов я привык и смирился.

Настроение Бьянки тем временем опять переменилось. Она легонько

похлопала меня по руке (не той, которая находилась в гипсе, а по другой, здоровой) и сказала:

— А вообще, мне нравится, как ты держишься. Едва не погиб, куча

переломов, а по-прежнему спокойный, как… — Она запнулась.

— …как крокодил, — хмыкнул я.

Бьянка улыбнулась — на этот раз уже не с показным оптимизмом, а

искренне.

— Мы все за тебя очень волновались. — Сказала она.

— Все? Брось. Думаю, расстроилась только ты. Ну, может быть, еще

Вит… пару секунд, по дороге от компьютера к верстаку. Впрочем, не уверен, что он вообще заметил, что меня нет. Остальным плевать.

— Не говори так.

— Но это правда. Думаю, многие еще и обрадовались.

Бьянка вздохнула.

— Не буду спорить. Может быть. Но… ты приложил столько усилий, чтобы настроить всех против себя, что теперь… теперь ты просто не имеешь

права упрекать их в таком отношении.

— Я не упрекаю. Меня всё устраивает.

— Устраивает? Тебе нравится тут лежать одному и пялиться в

потолок?

— Я не один, — возразил я. — Видишь, ты же пришла.

Бьянка недовольно фыркнула.

— Если бы ты иногда старался быть чуточку более дружелюбным и

открытым, друзей у тебя могло быть намного больше.

— Я и так стараюсь. Веду себя как ангел.

Она хотела что-то еще сказать, но осеклась. Возможно, вспомнила

историю, предшествовавшую моему появлению в Школе для Асоциальных

Детей. Выбор в те дни у меня был простой: либо колония, либо маленькая

закрытая школа, курируемая герром Рихтером. Школа для детей с

аномальными парапсихическими способностями. Все мы в какой-то мере

асоциальны. Но некоторые больше, чем другие. Намного больше. Меня

действительно могли упечь. И было за что.

Какое-то время мы молчали. Потом я кое-о-чем вспомнил.

— Сделаешь для меня одну вещь?

Я расценил вопросительный взгляд Бьянки как согласие и продолжил:

— Купи молока. Где-то поллитра, больше не надо. Разогрей, но не