Самые рукописи, среди которых выделялась толстая, старенькая тетрадь с какими-то черновыми записями стихов и экспромтов, по мнению букиниста, принадлежали перу владельца — театроведа А. А. Чебышева и за таковые были уступлены мне, вместе с книгами.
При проверке тетрадь и бумаги оказались, однако, значительно более интересными. Все они являлись частью личного архива артиста петербургского Александрийского театра Петра Андреевича Каратыгина, брата знаменитого русского трагика Василия Каратыгина.
В толстенной тетради, переплетенной в старенький того времени переплет, содержались черновики и переписанные набело рукой самого Каратыгина его стихи и экспромты. Они же были написаны и на многочисленных отдельных листках. Здесь же имелась рукопись переделанной Каратыгиным с французского пьесы «Черное пятно», представленной «в первый раз на Александрийском театре 8-го января 1865 года».
На задней крышке старинного марокена, в который была переплетена рукопись, наклеена исполненная маслом самим Каратыгиным (он был и художник) иллюстрация к этой пьесе — «Действие первое, явление десятое». Пьеса, по-видимому, была подготовлена к печати, и к ней приложена программа первого представления с указанием исполнителей.
В отдельном пакете собраны различного рода письма и документы, относящиеся к Каратыгину. Среди них — официальные послания от «Министерства Императорского двора»,— одно с извещением Каратыгина, что он назначен преподавателем Театрального училища, а другое — предваряющее об его отставке. Кроме того, имелось несколько писем, повесток, приглашающих на репетиции, печатные листки с некоторыми произведениями Каратыгина, автограф любопытнейшего стихотворения поэта А. Н. Криницына («Барон Пузин») и ответ Каратыгина на это стихотворение. Оба последние произведения были напечатаны в «Русской старине»1. Зато кое-что в черновиках самого Каратыгина было явно и «непечатного» содержания.
Все это, разумеется, интереснейший материал для историка театра. Букинист, которому этот материал «приплыл» в руки, очевидно за недосугом, не успел в нем разобраться и расстался со всеми книгами и бумагами, что называется, «без печали и воздыхания».
Петр Каратыгин (1805-1879) — современник Пушкина, Грибоедова, Гоголя, Щепкина, Сосницкого, Шаховского, Семеновой, Яковлева, Брянского, а во второй половине своей жизни — Белинского и Некрасова, Чернышевского, Герцена и Добролюбова,— был актером, о котором В. Г. Белинский писал, что он—«талант односторонний, годный не для многих ролей, но тем не менее весьма замечательный». Роль Репетилова в грибоедовской комедии послужила началом его успеха.
Более известен Петр Каратыгин, как автор замечательных «Записок»2, обнимающих полувековую историю русского театра, а так же как драматург, написавший свыше семидесяти водевилей, не сходивших, в свое время, со сцены. Переделывая и приспособляя к «русским нравам» французские, и отчасти, немецкие комедии, Каратыгин обильно снабжал их куплетами на злобу дня, придавая водевилям сатирическую направленность. Его водевиль «Авось, или Сцены в книжной лавке» — бил по Гречу и Сенковскому, «Знакомые незнакомцы» — по Булгарину и Полевому; особенно долго держались в репертуаре «Вицмундир», «Черное пятно» и другие.
Но больше всего способствовали популярности Петра Каратыгина его злободневные эпиграммы, экспромты, стихи и басни на политические, театральные и литературные темы, которые потом долго ходили по Петербургу, обижая одних и доставляя радость другим. Кое-что из этого его литературного наследия было напечатано еще при жизни автора, кое-что — после его смерти, но громадное большинство осталось в черновиках, значительная часть которых находится сейчас в поле нашего зрения.
Эпиграммы и экспромты Петра Каратыгина — это тоже своеобразная летопись его эпохи, носящая, правда, негативный характер, вследствие отсталых взглядов автора. Воспитанный в традициях классицизма, преклоняясь перед Шекспиром, Мольером, Шериданом, Бомарше и Гольдони, Петр Каратыгин ненавидел бытовой репертуар и во второй половине своей жизни стал ярым врагом «натуральной школы». Человеку с воззрениями двадцатых и тридцатых годов пришлось встретить сороковые годы — эти переходные годы между двумя этапами русского освободительного движения — дворянским и разночинским, или буржуазно-демократическим. Он пережил эпохи шестидесятых и семидесятых годов, не поняв крушения старого и не оценив наступления нового.
Черновая тетрадь его эпиграмм, стихов и экспромтов начинается периодом Севастопольской войны 1853 года и кончается почти последними днями его жизни. Для образца стоит взять наудачу немногое. Вот, например, басня «Русский молодец и заморские гости». Она из серии тех многочисленных «ура-патриотических» стихотворений, которые в изобилии выходили в первые месяцы Севастопольской кампании.
Кончается басня «шапкозакидательским« возгласом: «Еду не свищу, а как наеду — не спущу».
Только в 1862 году Каратыгин делает приписку к басне:
«Не я один—мы все так рассуждали,
За песни громкие мы рано принялись,
На бога мы свои надежды возлагали
И здесь и в небесах в расчетах обожглись...
И оправдалась та пословица над нами:
«Надейтеся на бога вы, да не плошайте сами!»
Кажется, что нет события, на которое не откликнулся бы в своей тетради Каратыгин. В 1855 году праздновался юбилей М.С.Щепкина. Вот какими стихами приветствовал юбиляра со сцены Петр Каратыгин:
«Театру русскому еще столетья нет,
А ты уж в нем полвека служишь честно,
Прими же от своих товарищей привет —
Всем торжество твое приятно нам и лестно!
Хотя завиден твой почетный юбилей,
Но не найдешь ты в нас ни зависти, ни лести,
Вот общий голос всех твоих друзей:
Художник! Ты вполне достоин этой чести!»
В тетради множество эпиграмм и экспромтов, посвященных Сосницкому, Дюру, выступлению трагика Ольриджа, попадаются «послания» к Нестору Кукольнику, Тургеневу, Данилевскому, Некрасову, Островскому и другим. Вот эпиграмма на скандальное, в свое время, выступление артистки Вестфали в мужской роли Гамлета:
«Скажите нам, мамзель Вестфали,
«Зачем вы «Гамлета» играли?
Ведь эта штука не легка:
В мужском костюме нам вы только показали
Вестфальские окорока,
А принца датского мы вовсе не видали!»
Появление журнала «Весельчак» (1858 г.), издававшегося А. Плюшаром под редакцией О. Сенковского (Барона Брамбеуса), Каратыгин встречает следующей эпиграммой:
«Ну вот «Весельчака» прочли мы первый нумер,
Однако со смеху никто из нас не умер,
В насмешку назвали его «Весельчаком»
И кажется, что нас подписчиков дурачат,
Плюшару весело с Брамбеусом вдвоем,
Нам вовсе не смешно, а деньги наши плачут...»
Журналу «Москвитянин», который издавался М. П. Погодиным, Каратыгин посвящает такую эпиграмму:
«Кто хочет разницу постичь,
Что значит «Москвитянин» и москвич?
Москвич подчас смешон и зачастую тучен,
А «Москвитянин» — сух и скучен».
Нападки Каратыгина на некоторые реакционные явления в литературе того времени отнюдь не значат, однако, что он был настоящим приверженцем демократической литературы.
Когда газета «Северная пчела», избавившись, наконец, от мракобесов Фаддея Булгарина и Николая Греча, попыталась встать под новым редакторством на какие-то иные, более прогрессивные рельсы, Каратыгин разразился таким стихотворением:
«Читая нынешнюю «Пчелку»,
Спросить хочу я, под рукой,
Скажите: что же в этом толку,
Что в ней редактор стал другой?
И чем же он газету улучшает?
Не в том ли весь ее прогресс,
Что Гоголя в ней с жаром выхваляют
И что Белинского возносят до небес?
Хоть против прежнего газета шире стала,
Но не прибавилось ума в ней ни на грош,
И тут пословицу невольно приведешь:
«Хоть лоб широк, да мозгу мало»...
Время повернуло эту пословицу против самого Каратыгина, но что мог знать тогда этот талантливый, но явно обывательски настроенный «артист императорских театров?»
