Читатели сороковых годов были равнодушны к роскошным художественным изданиям, в особенности, отечественного производства. В гостиных аристократов и буржуазии пылились на столах модные заграничные «кипсеки», а людям среднего сословия затеи Александра Башуцкого были не по карману. «Театральный альбом» оказался выше вкусов своего времени и прогорел, едва-едва дотянув только до четвертой тетради.

Годом раньше, а именно, в 1841 году в Петербурге же лопнуло и другое крупное мероприятие А. Башуцкого — сборник «Наши, списанные с натуры русскими». На этот раз жертвой его был петербургский издатель — книгопродавец Я. Исаков.

Издание тоже было задумано и начало уже осуществляться широко, роскошно, с размахом. Тетради были украшены модными тогда деревянными гравюрами, резанными Клодтом, Дерикером, Недельгорстом, по рисункам В. Тимма, Т. Шевченко, И. Щедров-ского и других. В. Г. Белинский приветствовал издание словами, что «по части изящно-роскошных изданий мы можем собственны­ми силами и средствами не уступать иногда и самой Европе»9.

Все было напрасно! Не помог даже цензурный скандал с напечатанным в сборнике очерком самого А. Башуцкого «Водовоз». Цензор А. Никитенко в своем «Дневнике» так отметил это обстоятельство:

«Водовоз» наделал много шуму. Демократическое направление его не подлежит сомнению. В нем, между прочим, сказано, что народ наш терпит притеснения и добродетель его состоит в том, что он не шевелится. Государь очень недоволен» 10.

Однако не «недовольство государя» послужило причиной прекращения издания «Наших, списанных с натуры русскими» на 14 выпуске. Причина была самая прозаическая: подобное же издание Курмера в Париже, с которого А. Башуцкий взял пример для своего художественного сборника, собрало свыше двадцати двух тысяч подписчиков, а книгопродавец Я. Исаков для «Наших, списанных с натуры» собрал едва-едва восемьсот! И, конечно, лопнул с треском, проклиная заворожившую его «сирену» — Александра Башуцкого.

До этого, в 1834 году, А. Башуцкий от своего имени (хотя, вероятно, за ним скрывались какие-нибудь Черноглазовы или Исаковы) начал издавать также с невиданной роскошью «Панораму Санкт-Петербурга».

Сто шестьдесят пять тысяч рублей золотом, неслыханная цифра для того времени, была затрачена только на одно гравирование за границей видов и планов Петербурга.

Разумеется, и это издание прогорело на половине обещанного, не собрав необходимого количества подписчиков. На чью-то голову свалились бешеные убытки.

После А. Башуцкий затевал и другие издания, подобного же характера, но они все кончались, примерно, таким же образом.

Однако, несмотря на незаконченность всех этих изданий, душой и вдохновителем которых был А. Башуцкий, история русской иллюстрированной книги обязана ему великолепными образцами подлинной художественности, вкуса и богатства содержания. И не вина, а беда Башуцкого, что он не сумел преодолеть равнодушия читателей своего времени.

«Театральный альбом» 1842-43 г. — лучшее подтверждение издательских заслуг Александра Башуцкого.

Любопытна дальнейшая судьба этого человека. Авантюрная жилка, несомненно бившаяся в его сердце, толкнула А. Башуцкого в какую-то темную историю с бриллиантами, пожертвованными с благотворительной целью11. Позднее он поступил послушником в монастырь, писал образа, сочинял мракобеснейшие статьи для пресловутой «Домашней беседы» обскуранта Аскоченского. Потом бросил все это и, вдруг, увлекся гомеопатией. Уходя в монастырь, он сумел уговорить и собственную жену также решиться на этот шаг. Видимо, сила его красноречия и убедительности была, действительно, необыкновенна. Умер он в самом преклонном возрасте. Впрочем, это все уже не имеет отношения к интересующему нас «Театральному альбому».

Осталось сказать только несколько слов о причине его чрезвычайной редкости. Это, собственно, уже сделал тот же Г. Геннади в упомянутой выше его книге. Он вынес такое, совершенно точное, по-моему, определение: «К легко истребляемым произведениям (а, следовательно, в дальнейшем редким.— Н. С.-С.) принадлежат издания, выходившие листами и тетрадями».

Это определение полностью относится и к «Театральному альбому». Тетради его выходили несброшюрованными. Портреты артистов рабирались любителями по папкам, вешались на стены для украшения, ноты клались на рояль — они для этого и печатались.

От самого альбома у немногочисленных современных владельцев его (тираж был весьма незначителен) фактически в целом виде ничего не оставалось: это же не книга для чтения. «Театральный альбом», что называется «растаял», и оставшиеся целые и полные экземпляры его (всего шесть-семь, как насчитывают специалисты-книжники)— подлинные диковинки библиотечного царства.

«Я ПОКАЖУ ИМ ИРОНИЮ»

Маленькая, в шестнадцатую долю листа, скромная книжечка, носящая такое же скромное название: «Карманный словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка, издаваемый Н. Кириловым». Первая часть появилась на свет в Петербурге в 1845 году1. Почтенный цензор А.Крылов, утомленный чтением журнальных статей, в которых — ах, что ни строчка, непременно подкоп под существующий порядок! — с радостью поставил разрешительную печать на первом выпуске такого полезного, а главное, благонамеренного издания.

Издатель — солидный артиллерийский штабс-капитан Н.С.Кирилов, преподаватель Павловского кадетского корпуса, через некоторое время лично пришедший за разрешением на второй выпуск ««Карманного словаря», еще больше успокоил цензора. В совсем благодушное настроение привела его предъявленная издателем бумага от штаба главного начальника военно-учебных заведений, брата царя, великого князя Михаила Павловича, разрешающая посвятить второй выпуск «Словаря» его «августейшему» имени.

Единственно, против чего запротестовал цензор,— это против помещения на обложке объявления об уже вышедшей в свет книжке под редакцией того же штабс-капитана Кирилова, носившей название «Тертый калач. Сцены из провинциальной жизни».

«— Неудобно, господин капитан! На первом выпуске я вам это разрешил — пожалуйста. А сейчас неудобно. Августейшее имя и вдруг «Тертый калач». Нехорошо!

— Да ведь книжка-то уже вышла и вами разрешена...

— Я знаю, знаю. И, представьте, жалею. Все эти «типы современных нравов» — на поверку — вредная вещь! А в «Тертом калаче» и конец неприятный: «Где много дураков — житье там подлецам!» Это, правда, из Измайлова, запрещать не было оснований, но нехорошо. Кстати, вы, господин капитан, только редактор, а кто автор?

Штабс-капитан предпочел замять разговор. Ему во всех отношениях было не выгодно ставить в известность цензора, что автором. «Тертого калача» был он сам...»2.

Второй выпуск «Карманного словаря иностранных слов» вышел в свет, имея на обложке надпись:

«Издание Н. Кирилова, удостоенное посвящения его императорскому высочеству, великому князю Михаилу Павловичу».

И, вдруг, скандал! Кто-то заинтересовался разговорами, которые возбудил этот, казалось такой невинный, благонамеренный словарик, и задумал внимательно прочитать его «от доски до доски».

Волосы зашевелились на голове у читавшего. Он увидел, что слово «ирония» было объяснено авторами «Словаря» таким, например, образом:

«Иронией называется кажущийся разлад между мыслью и формой ее выражения... Так, например, нельзя не приписать иронического характера сочинению Маккиавели «О Монархе»... Можно догадаться, что похвалы его деспотам суть не что иное, как сильная сатира».

Слово «оракул» объясняло читателям, что учение Христа «имеет основным догматом милосердие, а целью — водворение свободы и уничтожение частной собственности».

Разъясняя слово «анархия» авторы словарика говорили, что «так называется отсутствие законного правления в государстве», причем намекали, что «анархия иногда господствует и в таком государстве, где, по-видимому существуют и стройность и порядок в управлении, ко в сущности нет ни прочных постановлений, ни строгого выполнения их».