«13-го ноября 1834. Милый друг Саша. Ты тревожишься насчет моей хандры: благодарю тебя, мой милый друг; слава богу, я совершенно теперь поправился; сочиняю, занимаюсь, читаю — и вовсе не скучаю. Истинно я должен быть как нельзя признательнее к милосердию господню, что и самое это унылое расположение души никогда не посылается мне в глубокую осень или при начале зимы: летом, весною легче развлечься, а в октябре, ноябре etc., вероятно, болезнь еще бы долее меня одолевала; — я бы не был в состоянии даже и бороться с нею. За ваши предосторожности касательно писем очень вам благодарен и целую вам ручки. Впрочем, верь мне, что и поныне, когда шутил с вами, так шутил искренне, от доброй души, а не прикидывался только веселым.
Душу радует живость, с какою говоришь ты о картине Брюло 6. Да, друг мой! Вот так должно чувствовать прекрасное и такое участие зрителя или слушателя есть лучшая награда для художника. Терпеть не могу холодной хвалы; особенно ненавистно мне слово joli, когда говорится о предметах, которые или beaux (т. е. высоко-прекрасны), или никуда не годятся. Слава богу, вы, мои милые, живо чувствуете, вы не потому хвалите, что «ведь должно же похвалить», а потому, что прекрасный предмет вас сильно поражает. Говорю это не об одной тебе, как о Наташе: еще теперь с наслаждением вспоминаю, как хорошо, как естественно живо отзывалась она об игре одной отличной немецкой актрисы, которую она имела случай видеть и слышать.— Я, вероятно, никогда не увижу картины Брюло; но если с нее будет эстамп,— я бы желал его иметь; в библиотеке есть, правда, литографический очерк, но это ровно ничего не значит. Сам Брюло в Петербурге ли? Говоря о картинах, не могу не благодарить тебя душевно за Исакиевскую площадь, которой портрет служит виньеткой к письму твоему. Итак, церковь уже отделана?
Напрасно думаешь, что лишение бесед с сестрою хотя мало-мальски отравляет удовольствие, какое чувствую, зная, что она с матушкою, с вами. К таким лишениям я уже привык; честью уверяю тебя, что умею и могу радоваться и вчуже; впрочем, как мне назвать вас чужими? Не вы ли лучшая моя половина здесь на земле, т. е. лучшее, прекраснейшее, о чем дано мне думать и чувствовать? Таких родных, каковы наша Старушка, ваша Маминька, вы трое и, наконец, наша дорогая приезжая, бог не всякому дает. Я, точно, беспокоился, точно, отчасти по причине ожидаемого приезда сестры тосковал. Но осень, ветры, бури были причиной этой тоски. Теперь от сердца отлегло: я очень счастлив, что сестра приехала. Обнимаю и целую тебя, милая, добрая Саша!
Твой друг В. Кюхельбекер» 6.
Письмо написано чернилами на четырех страницах почтового листа. К «Мнемозине» оно, разумеется, никакого отношения не имеет. Просто так — «колпачок» — по содержанию печальный, но свидетельствующий о несломленном духе поэта-декабриста, размышляющего о вопросах искусства даже и в одиночном каземате крепости.
ПОДАРОК ГОГОЛЯ
Комедия Гоголя «Ревизор» поставлена была впервые на сцене Александрийского театра 19 апреля 1836 года. В этот же день вышел впервые из типографии и печатный текст комедии в виде небольшой, весьма скромно оформленной книжки.
Изданием ее ведал школьный товарищ и друг Гоголя — Н. Я. Прокопович. В воспоминаниях П. В. Анненкова содержатся следующие строки: «По окончании спектакля Гоголь явился к Н. Я. Прокоповичу в раздраженном состоянии духа. Хозяин вздумал поднести ему экземпляр «Ревизора», только что вышедший из печати, со словами: «Полюбуйтесь на сынку!» Гоголь швырнул экземпляр на пол, подошел к столу и, опираясь на него, проговорил задумчиво: «Господи боже! Ну, если бы один, два ругали, ну и бог с ними, а то все, все...»1.
Раздражение Гоголя было вызвано не только отношением публики, но и игрой актеров. Особенно не понравилась ему игра Николая Осиповича Дюра, первого исполнителя роли Хлестакова. В «Отрывке из письма к одному литератору» Гоголь писал: «Главная роль пропала; так я и думал. Дюр ни на волос не понял, что такое Хлестаков». Далее, как известно, Гоголь подробно разбирает недостатки игры этого актера, находя, что в исполнении Дюра Хлестаков явился одним из «целой шеренги водевильных шалунов, которые пожаловали к нам повертеться из парижских театров»2.
Причина неудачи Дюра была вовсе не в отсутствии у него таланта. В год исполнения роли Хлестакова ему было всего 29 лет.
Попробовав свои силы до этого в балете и даже в опере, Дюр, несомненно, был хорошим актером, воспитанным, однако, в традициях, не способствовавших пониманию новой гоголевской «натуральной школы» и всей глубины идей, которые Гоголь вкладывал в образ Хлестакова.
Мог ли Дюр думать, что Хлестаков — это «лицо должно быть тип многого разбросанного в русских характерах, но которое здесь соединилось случайно в одном лице, как весьма часто попадается и в натуре. Всякий хоть на минуту, если не на несколько минут, делался или делается Хлестаковым, но натурально в этом не хочет только признаться...»
Далее Гоголь говорит: «И ловкий гвардейский офицер окажется иногда Хлестаковым, и государственный муж окажется иногда Хлестаковым, и наш брат, грешный литератор, окажется подчас Хлестаковым».
Всего этого не знал, да и не мог знать Дюр, подошедший к роли Хлестакова весьма добросовестно, но, конечно, бездумно, по готовым рецептам и штампам.
Это, по-видимому, понимал и сам Гоголь, преподнесший ему печатный экземпляр первого издания «Ревизора» с собственноручной надписью: «Николаю Осиповичу Дюру от автора». Такой же экземпляр он преподнес и Михаилу Семеновичу Щепкину, первому исполнителю роли городничего в Москве 25 мая 1836 года, на сцене Малого театра.
Надпись Гоголя на щепкинском экземпляре более теплая и гласит: «Моему доброму и бесценному Михаилу Семеновичу Щепкину от Гоголя».
Щепкинский экземпляр «Ревизора» находится сейчас в Государственной библиотеке СССР им. В. И. Ленина и поступил туда от Константина Сергеевича Станиславского, которому в 1896 году эту книгу подарил «маг и волшебник» Михаил Васильевич Лентов-ский, режиссер и антрепренер, основатель московского сада и театра «Эрмитаж»3.
Вместе с «Ревизором» И. С. Наумов уступил мне и несколько собственноручных писем самого Дюра, адресованных к современному ему книгопродавцу-издателю И. Т. Лисенкову, близко знакомому не только с Дюром, но и с Пушкиным, Крыловым, Шевченко и другими.
Письма Дюра датированы февралем и мартом 1839 года, когда он тяжко заболел. Как известно, 16 мая того же года его не стало.
Эти предсмертные письма примечательного артиста Николая Осиповича Дюра к книгопродавцу и издателю И. Т. Лисенкову касаются исключительно книг, и, мне думается, что вполне уместно привести здесь содержание писем.
25 февраля 1839 года Дюр пишет: «Любезнейший Иван Тимофеевич! Я слег в постель, но читать еще могу,— пришлите мне, пожалуйста «Сына отечества» за прошлый генварь и еще что нибудь новенькое. Вы меня обяжете. Ваш — Николай Дюр».
Одновременная находка этих писем и экземпляра «Ревизора» с дарственной надписью Гоголя тому же Дюру заставила предположить, что все это идет из одного источника, имеющего близкое отношение не к Дюру, а к издателю Лисенкову, которому адресованы письма.
Очевидно, что, когда Дюр умер, родственники его, возвращая Лисенкову взятые покойным книги, отдали и всю небогатую библиотеку артиста, в том числе и экземпляр «Ревизора» с надписью Гоголя.
Мнение мое по этому вопросу не было поколеблено сообщением, которое находится в воспоминаниях артиста Александрийского театра А. А. Нильского. Автор этих воспоминаний утверждает, что в 1881 году он ставил «Ревизора» по экземпляру издания 1836 года с собственноручной надписью Гоголя: «Николаю Васильевичу Дюру от автора», полученному им якобы из Публичной библиотеки .
Не говоря уже о том, что отчество Дюра не «Васильевич», а «Осипович», все остальное, сообщаемое Нильским по этому поводу, тоже неверно. Никакая библиотека не выдала бы подобного экземпляра театру «для постановки» и не хранила бы его у себя без соответствующих на нем шифров и печатей.
