Очевидно, это было настолько в нравах времени, что далее князь Долгоруков, занимавший в Пензе видное положение, не стесняясь пишет: «Он имел особенную причину меня отлично угощать: брат его родной был в Пензе в том звании, в каком он тут, а я, греха не потаю, вкушал крайнее удовольствие в его доме, потому что с женой его было не скучно. Она была из тех прелестных женщин, на которую один взгляд по писанию уже прелюбы творит».
Наш рассказ был бы чрезвычайно печальным, если бы все люди, подобно автору этих -«Записок» Долгорукову, с одной стороны, негодовали против взяточника и вора Прокудина, а с другой, без всякой брезгливости пили и ели на его краденые деньги, да еще были не прочь «творить прелюбы» с его супругой.
Порядочный человек, наконец, нашелся в лице Якова Петровича Чаадаева, отца знаменитого впоследствии П. Я. Чаадаева, ближайшего друга Пушкина, автора «Философических писем», за напечатание одного из которых был закрыт в 1836 году журнал «Телескоп».
Яков Петрович Чаадаев, человек старинного дворянского рода, сам не чуждый литературе, великолепно понимая, что Прокудина «голыми руками» не взять, решил прибегнуть к испытанному оружию — сатире.
Это он — автор пьесы «Дон Педро Прокодуранте», вскрывшей все злоупотребления Прокудина. Фамилия испанского писателя Кальдерона была взята для маскировки. В комедии под видом Дона Педро Прокодуранте, имя и фамилия которого, кстати, весьма сходны с фамилией и именем Прокудина, выведен и беспощадно разоблачен во всех своих жульнических комбинациях господин эконом-директор.
Действие происходит якобы в Испании, действующие лица носят испанские имена, но все это было сделано настолько остроумно-прозрачно, что не оставалось ни одного самого наивного читателя, который не догадался бы в чем дело.
Полны гнева персонажи комедии Чаадаева, когда, вступаясь за обираемых несчастных крестьян, они рассказывают о взятках и поборах, собираемых с нижегородцев. Один из персонажей не оставляет и тех, которые не брезговали «хлебосольством» Прокудина. В зло написанном монологе этот персонаж говорит:
«Если бы такого человека, каков есть Дон Педро Прокодуранте ни в один честный дом не пускали, то другие, опасаясь того же, от плутовства бы своего воздерживались».
В монологе тут же приводится пример, как один из знатных гостей Прокодуранте откровенно признавался:
«Я знаю, что все, что не вижу у него, есть грабленое, но сие ведь не портит вкуса нежных на столе его яств и драгоценных вин, коими нас он потчивает».
«Да разве ж соучаствовать в грабленном похвально?» — вопрошает лицо, произносящее этот монолог, и далее продолжает:
«Не стыдно ль от известного мошенника принимать краденое и питаться через то кровью бедных ограбленных им людей?»
Не забыты в комедии ни супруга Прокудина, прекрасная «Дорфиза», ни ближайшие его прихлебатели и помощники.
Написана комедия для своего времени смело и остро, и она не могла не произвести огромного впечатления. Прокудину не помогли все его связи, так как имя Кальдерона хорошо защищало подлинного автора от посягательств готовой придти на помощь цензуры.
Разъяренный Прокудин начал скупать все отпечатанные экземпляры комедии и уничтожать. Разумеется, мера эта не могла принести успокоительных для него результатов.
Комедия стала хорошо известна; и, по-видимому, Прокудину не поздоровилось.
Единственное, чего он достиг—это то, что превратил уцелевшие экземпляры комедии «Дон Педро Прокодуранте» для позднейшего времени в большую библиографическую редкость.
Библиограф М. Н. Лонгинов, рассказывая в 1856 году, в «Современнике», некоторые, изложенные мною выше подробности об этой книге, сообщенные ему лично сыном автора, П.Я.Чаадаевым, между прочим, говорит, что Петр Яковлевич «с большим любопытством прочел эту комедию, которая так редка, что он и его родные не могли никогда ее отыскать, несмотря на все свои старания, так что о ней существовало только семейное предание»5.
Книга действительно чрезвычайно редка. Особенно редка она во втором издании, о котором только вскользь упоминают библиографы, как о никогда не виданной книге.
Это второе издание (у меня есть оба) ничем не отличается от первого, кроме нового титульного листа, на котором весьма крупно значится: «Издание второе», но зато не указана типография, как это сделано на первом. Год издания показан тот же —17946.
По всему видно, что на самом деле никакого второго издания не было. Просто к той же самой книге подклеили новый титульный лист с указанием: «Издание второе». Вне всякого сомнения, что это одна из мер, предпринятых автором комедии против разъяренного Прокудина. Когда последний начал скупать и уничтожать экземпляры комедии, Яков Петрович Чаадаев решил его добить, выпустив на рынок остаток тиража комедии с новым титульным листом, на котором нарочито крупным шрифтом значилось: «Издание второе».
Разумеется, этим господина эконом-директора Прокудина, столь похожего на неприглядного героя комедии «Дон Педро Прокодуранте», можно было довести до удара, которого он, впрочем, и заслуживал.
Оба издания комедии — чудесная памятка из истории русской обличительной сатиры и великолепный документ, доказывающий наличие литературных мистификаций как средства противоцен-зурной маскировки.
Все это, конечно, «дела давно минувших дней» и «преданья старины глубокой», но, как говорил Н. С. Лесков в «Левше»: «преданья эти нет нужды торопиться забывать».
«ОЛЕНЬКА»
В моей библиотеке есть одна редкая книжка, написанная для театра и имеющая некоторое отношение к литературным мистификациям. Книжка называется «Оленька, или Первоначальная любовь». Местом печати указано село Ясное, год издания—1796. Заглавный лист украшен довольно милой виньеткой, причем, то, что она отгравирована именно для этой книги,— весьма сомнительно. Бросается в глаза и то, что обычный гриф— «Печатано с указного дозволения» — помещен на титульном листе нарочито крупным шрифтом. Ни автора, ни типографии не указано1.
«Оленька, или Первоначальная любовь» — пьеса со стихами и песнями, нечто вроде оперы, весьма наивного, если не сказать более, содержания. Описавший эту книгу библиограф Губерти приводит надпись на имеющемся у него экземпляре, сделанную в 1831 году рукой одного из предыдущих владельцев книги, такого содержания: «Ныне пишут помягче этого и поскладней, а это немножко дурковато»2.
Пожалуй, лучшей рецензии на эту книгу трудно и придумать. Книга, может быть, и не заслуживала бережного хранения, если бы не ряд обстоятельств, делающих ее весьма интересным документом. Давно известно, что автор этой пьесы — князь А. М. Белосельский-Белозерский, отец поэтессы княгини Зинаиды Волконской, член многих ученых обществ, русских и иностранных, автор ряда трудов по вопросам искусства и автор стихотворений, напечатанных во французских журналах.
Как он мог оказаться автором пьесы, о которой мнение, что она написана «немножко дурковато», можно считать вполне справедливым, на первый взгляд кажется совершенно непонятным.
Библиограф Губерти, потративший восемь печатных страниц своего труда на пересказ наивнейшего содержания самой оперы, не уделил и двух строк подробностям появления этого издания на свет, хотя все подробности были ему известны.
Об этой истории рассказывает Петр Андреевич Вяземский в своей «Записной книжке». Рассказ его написан настолько живо, что хочется привести его целиком. Вяземский пишет:
«Князь Белосельский (отец милой и образованной кн. Зинаиды Волконской) был, как известно, любезный и просвященный вельможа, но бедовый поэт. Его поэтические вольности были безграничны до невозможности. Однажды в Москве он написал оперетку— «Оленька». Ее давали на домашнем и крепостном театре А. А. Столыпина. Не придворная, а простая дворовая труппа его отличалась некоторыми художественными актерами, которые после заняли почетные места в императорском московском театре. Помню, между прочим, одного из них — Лисицына: он был очень забавен в комических ролях простачков и долго смешил московскую публику.
