Ни бедных жалобе, ни воплю их не внемля,
Употребляя власть вам данную во зло,
На всяк час множите несчастливых число...»,
Или такую эпиграмму:
«Как будто за разбой вчерашнего дня, Фрол,
Боярин твой тебя порол;
Но ништо, плут тебе! Ведь сек он не без дела:
Ты чашку чая нес, а муха в чай влетела!»
— невольно думаешь, что за нечто подобное литераторов из Петербурга и Москвы в то время, не стесняясь и не медля, высылали в Сибирь. Не было ли причиной подобного послабления сибирякам, что их уже высылать было некуда? Не наоборот же — в Петербург или в Москву?
«ФЕАТР ЧРЕЗВЫЧАЙНЫХ ПРОИСШЕСТВИЙ»
Книга эта, изданная в Петербурге в год выхода в свет радищевского «Путешествия из Петербурга в Москву» (1790), имеет, по обычаю времени, длиннейшее многословное название: «Феатр чрезвычайных происшествий истекающего века, открыт и представлен очам света в следующих созерцаниях: Проказы езуитов и францисканских монахинь; Странное приключение одного маркиза при целовании папского туфля; Гибельная участь дочери французского купца; Злость священника; Невинно повешенный, получивший жизнь; Бродящее мнимое приведение по ночам; Посрамленное легковерие ученых; Уничтоженная гордыня гишпанца на Руси; Разврат учителя француза; Плоды коварства; Храбрость росса; Посрамление невежды и проч.»
Далее стоят какие-то непонятные инициалы: «Т... П... О...» и идут выходные данные книги: «С дозволения управы благочиния, во граде св. Петра, печатно при императорской типографии 1790 года»1.
Года через два после того, как я приобрел эту книгу, я встретил другой экземпляр этой же книги, несколько отличный от имеющегося у меня первого. Книга была напечатана на лучшей бумаге, и вместо непонятных инициалов на заглавном листе на обороте его значилось: «Издание Главного Народного Санктпетербургского училища учителя Павла Острогорского».
Кроме того, вслед за заглавным листом, шли еще два листа добавочных, не имеющихся в первом моем экземпляре. На этих двух листах было напечатано пышнословное посвящение книги генерал-аншефу графу Ивану Петровичу Салтыкову, «истинному любителю и покровителю науки и упражняющихся в оной».
Было ясно, что передо мной особый, «подносной» экземпляр этой книги. То, что он отпечатан на лучшей бумаге, меня не удивило: так и должно было быть. Но почему автор с общего тиража снял свою фамилию, а также «посвящение»,— показалось необычным.
Решил заняться этой книгой, тем более, что библиограф Битовт, описавший «Феатр» (без расшифровки имени автора) в каталоге библиотеки К. М. Соловьева, снабдил описание примечанием, что книга—«редкость, не бывшая в продаже на нашем антикварном рынке»2.
Фамилия автора книги мне стала теперь известна, но сведения о нем, которые давал «Словарь» Г. Н. Геннади, были весьма скудными: «Острогорский Павел Петрович, учитель логики и красноречия в юнкерской школе при Сенате». Все! Сочинений у Острогорского по словарю Геннади, оказалось всего два: переведенная с немецкого книжка «Испытание свойств чая и кофе» (1787 г.) и этот самый «Феатр», с расшифрованными инициалами «Т... П... О...» — это значит «Трудами Павла Острогорского». В сноске Геннади давал драгоценное указание: «О нем упомянул Н. Греч в своих записках» . Искать стало уже много легче.
Были положены на стол «Записки» Греча, из которых выяснилось, что сам автор записок учился в Юнкерской школе у Пяти углов и что директором в ней был в 1801 году А. Н. Оленин.
«В третьем классе,— пишет Греч,— преподавал логику и красноречие Павел Петрович Острогорский, человек неглупый, умевший красно говорить и внушавший ученикам уважение и необходимый страх. Мы его очень боялись, хотя он не был суров, ни даже строг. Острогорский в молодости вздумал быть писателем и напечатал в 1790 году книгу под заглавием «Феатр чрезвычайных происшествий». ...Карамзин отделал ее по заслугам в «Московском журнале». Несмотря на это, она вышла в 1793 году вторым тиснением. Острогорский никогда не говорил о ней. Мы вздумали было представить ему в числе школьных работ выписки из этой книги и просить его мнения о них, но побоялись»4.
Самым ценным в воспоминаниях Греча было, конечно, указание на рецензию Карамзина в «Московском журнале». На существование ее указывал и Губерти, но он назвал «Феатр» сборником «грязных, пошлых и вполне бессмысленных нелепостей» и писал, что книга «превосходит кажется прочие одного с ней рода, как цинизмом содержания, так и множеством опечаток». После этого не хотелось читать рецензию Карамзина.
Но тут я вспомнил, что сам Губерти был реакционных взглядов и писал, например, о Радищеве как о человеке «вызвавшем справедливое негодование». Это заставило меня заглянуть в «Московский журнал» Карамзина, проверить — что там написано о «Феатре»5.
Рецензия Карамзина о «Феатре» оказалась много сдержаннее, но в общем мало чем отличалась от вышеприведенных высказываний Губерти. Карамзин главным образом обрушивался на язык автора, который якобы не позволил ему «прочитать и пяти страниц сей книги».
Однако в этой рецензии мое внимание остановило сообщение Карамзина, что «присланные в Москву экземпляры сей книги почти все в один день были проданы».
Это было чрезвычайно важное сообщение. Очень немногие книги в то время так быстро раскупались. Разговор о «циничности» сочинения Острогорского оказался значительно преувеличенным, да и, кроме того, ряд книг примерно того же времени и действительно «клубничного» характера, вроде сочинения Г. Громова «Нежные объятия в браке и потехи с любовницами продажными» (Спб., 1799), отнюдь не раскупались в один день.
Тут явно было что-то другое, не только сделавшее книгу «раскупаемой в один день», но и заставившее автора снять свое имя с общего тиража и выбросить посвящение ее генерал-аншефу Салтыкову.
С книгой несомненно что-то случилось, что-то доставило ей скандальную известность, до смерти перепугавшую автора. Даже и через десять лет после этого он не терпел о ней никакого упоминания.
Прочитав внимательно книгу, я многое понял. По содержанию «Феатр» представляет собою типичный сборник различных коротеньких историек-анекдотов на самые различные темы. Таких сборников насчитывалось немало в XVIII и начале XIX века. Частично это были переводы, частично собственные сочинения автора-составителя.
Однако подбор этих коротеньких рассказов в книге «Феатр чрезвычайных происшествий» оказался весьма тенденциозным. Вне всякого сомнения, автор принадлежал к вольнодумно настроенным людям.
Правда, литературный талант Павла Острогорского, как и вольнодумство его, были не на очень большой высоте, но если он в 1790 году писал в своей книге о духовенстве, что «пока обуявшее суеверие допустит царствовать этой бесплодной праздности, пока не водворится в человечестве беспристрастный светильник ума, пока, говорю, просвещением не разодрана будет завеса невежества и не сбросится постыдная для рода человеческого личина...»—то такого рода высказывания для своего времени нельзя не признать безусловно мужественными.
Если человек пишет о «прислужниках святейшего папы», что они — «те пресмыкающиеся твари, которые только знают «дай», а что значит «отдай» совсем недоумевают», если мы находим в книге слова, что «богачи — жадная пучина, пожирающая все сокровища мира, желающая себе всего, а другим ничего», если видим, что автор книги негодует против испанского лекаря, посмевшего заявить, что-де «русским языком только с попугаями говорить можно», то и Карамзин и, тем более, Губерти не убедят нас, что такая книга была раскуплена в один день только якобы из-за «циничности» ее содержания.
Остальные «созерцания» «Феатра» типичны для целого ряда книг того времени. Здесь и осуждение «французского воспитания», и борьба с космополитизмом, выражающимся в уродливом преклонении перед заграницей, и многое другое.
Основное направление книги Острогорского было антиклерикальным, что и вызвало ее преследование со стороны Екатерины II, считавшей попов и монахов опорой трона. Много позже того, как я догадался о судьбе этой книги, я прочитал в обзоре собрания редких книг Библиотеки Академии наук такое сообщение Е.И.Бобровой о «Феатре»:
