– Пришел?

– Пришел.

– Я знала.

– Вот что. Давай вместе.

– Каким образом?

– Каким хочешь. Чтобы все видели и знали. Да, такой я. С теткой живу. Открыто.

– А я – не такая. Нет, Петя, – сказала Екатерина, любуясь глазами Петра, которыми он любовался ею. – Нет, Петя. Я ждала, когда ты поймешь, что не можешь без меня. Ты понял. А по факту действительности будет так, как было: чтобы никто не знал…

– Тогда никак не будет, – сказал Петр. – Или открыто, или никак. Поняла?

– Нет, Петя. Я уже столько сделала, что еще сделать могу. Жену твою отравить могу.

– Наговариваешь на себя.

– Я-то? – усмехнулась Катя. – А кто голову Нихилову отрезал – знаешь?

И рассказала Петру, как было дело.

Она не думала, что этот рассказ на него так подействует.

Петр побледнел, рукой полез теребить волосы под шапкой, не заметив, что поднял волкозайца на поводке в воздух. Волкозаяц захрипел, Петр опустил его.

– Жуткая скотина какая, – сказала на него Катя. – Удавил бы ты его.

Петр отвернулся и пошел.

– Это как понимать? – негромко окликнула его Екатерина.

Петр не ответил.

Ушел.

Ушел через продуваемую ледяным ветром Лысую гору – в лес.

Ему хотелось лечь, чтобы его засыпало сугробом вместе с волкозайцем. Заснуть, замерзнуть.

Все как написано, думал он, все как написано. Родила меня мать не от отца, а неизвестно от кого. Родила и будто изничтожилась, исчезла в свою работу, словно желая, чтобы никто ничем не мог вспомнить ее, став при жизни легендой, тенью. Дальше: в тридцать лет мне встретился Иван Захарович – Иоанн. Дальше: людей стал исцелять неизвестно как. Дальше: воду в вино превращал. Дальше: а дальше-то некуда уже после рассказа Екатерины о том, как отрезали голову Ивану Захаровичу, подобно Иоанну Крестителю, по наущению Иродиады, а тут – Екатерины… Слишком много совпадений, слишком много…

Углубленный в свои мысли, он не заметил, что волкозаяц насторожился, рыскает на поводке, поскуливает.

И вдруг заметил: там, там, там и там – из-за темных кустов замерцали огоньки, выступили тени.

Волки, подумал Петр.

Но это были не волки, а звери похуже волков, – это были дикие собаки.

Они обитали неподалеку, на городской свалке. Никто никогда не смел подходить к ним. Их ежегодно отстреливали, но они плодились и оказывались в том же количестве.

Петр спокойно ждал их нападения. Он только за волкозайца переживал и решил спустить его, чтобы он смог убежать.

Спустил. Но волкозаяц остался рядом.

Он, может быть, и сумел бы оторваться от преследования собак, но подумал, что раз хозяин привел его сюда, то именно для этой встречи с собаками. Так, значит, кончается посмертная жизнь, кончается рай – и наступает окончательный конец, за которым уже ничего, вероятно, не будет. И, поняв это, он тоже стал спокоен, у него теперь была одна цель: драться, а какой исход будет у драки – все равно.

Дикие псы бросились.

Молнией носился волкозаяц вокруг Петра, не позволяя собакам приблизиться к нему. Щелкал зубами направо и налево, кусал, царапал своими передними короткими лапками, лягал длинными и сильными задними. Но вот какой-то мохнатый кобель прыгнул, вцепился в ляжку, повис всей тяжестью. С рычанием навалились остальные, чьи-то клыки вонзились в горло, пеленой стали застилаться глаза, – и вдруг прошла боль, и пришел такой покой, какого волкозаяц еще не знал.

Да это же лучше всего! – мысленно воскликнул он, не зная, кого благодарить за это, да и не думая об этом.

Петр стоял и смотрел, понимая, что он ничего не может сделать. Когда же собаки увлеклись разрыванием зверя, сгрудившись над ним всей сворой, Петр подошел и стал их расшвыривать. Собаки опомнились, бросились на него. Одной рукой защищая горло, другой рукой Петр ухватывал нападающего пса за загривок, ударял о дерево, пес издыхал.

Так он прикончил всех.

Легче стало в теле, но еще тяжелее на душе.

Не глянув на растерзанные останки Кузи, он стал спускаться с Лысой горы.

Не только Петр не спал в эту ночь.

Не спали и Петр Петрович Завалуев и главврач Арнольд Кондомитинов.

Они выпивали в комнате-психушке.

– Нет, я не сумасшедший, – говорил Завалуев. – Но мизерная должность пусть даже в областном аппарате – извините! Передо мной другая высота!

– Какая же? – интересовался Арнольд Кондомитинов, в жизни больше всего любя (кроме женщин) выпить и поговорить с умным человеком.

– Мировая высота, если хочешь, – снисходительно сказал Петр Петрович.

– В качестве кого?

– Ну да! Скажи тебе, а ты меня в настоящую психушку посадишь!

– А это не настоящая? – обиделся за вверенное ему лечебное учреждение Кондомитинов.

– Лучше я задам тебе вопрос! – сказал Завалуев.

– Валяй!

– Чувствовал ли ты в себе тягу, например, к убийству?

– Конечно, – сказал Кондомитинов, в молодости убивший человека, который, пьяный, забрел на дачу, где Арнольд был с девушкой, дачу ее родителей; девушка спала, пьяный бродяга просил выпить и неубедительно грозил столовым ножом. Кондомитинов отнял нож и убил его, четыре раза ударив кирпичом по голове, а потом сволок в глубокий овраг и хорошо зарыл. Никто ничего не узнал. Кондомитинов редко вспоминал об этом случае – и равнодушно.

– Хорошо! – похвалил Завалуев. – А чувствовал ли ты тягу к насилию?

– Конечно, – сказал Кондомитинов, полгода иазад изнасиловавший глухонемую четырнадцатилетнюю пациентку, заболевшую пневмонией, и она умерла потом от пневмонии.

– Так! – все больше радовался Завалуев. – Но ради чего ты мог бы убить и изнасиловать?

– Ради процесса.

– Ты врешь! – закричал Завалуев. – Ты хочешь, чтобы я о тебе думал лучше, чем ты есть! На самом деле ты ни на что не способен! А я вот способен на все! Ради власти! Я хочу, чтобы я стоял на вершине мира, а люди, как тараканы, ползали бы подо мной! Не страна, понял меня, а весь мир! – вот моя цель!

– Ты закусывай, закусывай, – сказал Кондомитинов.

Завалуев достал тетрадь Нихилова (она всегда теперь была у него под рукой), потряс ею и сказал:

– Знаешь, кого вы с Катькой прирезали?

– Не мы с Катькой, а сумасшедший Разьин.

– Вы прирезали Иоанна Предтечу!

– Это кто?

– Ты Евангелие читал?

– Купить купил, а читать нет. Скучновато. Я больше детективчики.

– А вот прочти! – посоветовал Завалуев. – Нихилов был не Нихилов, а Иоанн Креститель, а Христос знаешь кто?

Кондомитинов не мог понять: то ли совсем закосел его приятель, то ли дело серьезней, чем он предполагал.

– Ну кто? – спросил он.

– Петька Салабонов, двоюродный мой племянник! Катькин любовник, между прочим, чего она не знает, что я знаю, а я знаю!

– В самом деле? – заинтересовался Кондомитинов.

– Ты слушай! Петька – Иисус, Иван Захарович Нихилов – Иоанн Предтеча, а я, как ты думаешь, кто?

– Иуда?

– Бери выше: я Антихрист, Лже-Христос! Я должен вызвать на бой Христа. И проиграть. Так написано. Но это еще большой вопрос! Почему обязательно проиграть? А если – выиграть? Ты – будешь помогать мне?

– Нет, она в самом деле – с Салабоновым? Ты не врешь?

– Кто?

– Да Катька-то?

– Ты слушай дальше, дурак!

Но Кондомитинов уже не хотел слушать. Он очень огорчился, что неприступная Екатерина, женщина с умным умом и красивым телом, отдана не ему, а какому-то Петру Салабонову, заделавшемуся знахарем, что уже само по себе смешно. Но нельзя ли, размышлял он, эти сведения обратить в свою пользу, чтобы Екатерина за них заплатила Арнольду? Постоянной любви ему ни от нее, ни от других женщин не надобно, а время от времени – очень было бы хорошо.

Погруженный в эти мысли, он не сразу очнулся: Завалуев тыкал ему под нос тетрадь.

– Видишь? – спрашивал он. – Математически доказано, что я – Антихрист. Шестьсот шестьдесят шесть – видишь? Число зверя, как предсказано!

– Мало ли! Это и меня можно сосчитать, тоже 666 выйдет! – посмеялся Кондомитинов.