Отсутствие же людей его ничуть не печалило. Оно пришло к выводу: город — агрессивная половая среда. Обилие мужчин и женщин приводит к перебиранию десятков возможных партнеров, бесконечной неудовлетворенности, бесконечной гонке амбиций, напяливанию масок, желанию опередить или вовсе уничтожить соперников[25].
39.
Зарплату Валько выдавали раз в месяц. Не бог весть какую, но оно и ту не успевало потратить при скромных своих потребностях. В начале февраля привезли сразу за два месяца вперед: пока в кассе деньги есть, а там неизвестно что будет, времена переменчивые. Валько слегка удивилось, но взяло. Были всё крупные купюры, пятидесятки.
— Других нет? — спросило Валько. — В сельском магазине разменять трудно будет, у них весь дневной оборот, наверно, как раз рублей на пятьдесят: торговать нечем.
— Найдут, — успокоили его. — А других нет.
Валько некоторое время ходило в магазин с имевшимися мелкими деньгами, но вот кончились, понес пятидесятку. Продавщица швырнула ее назад:
— За дуру, что ли, ты меня держишь? Их все обменяли давно!
— Как обменяли?
— Молча! Ты там, в сторожке своей, что ли, даже радио не слушаешь?
— Не слушаю.
— И газет не читаешь?
— Нет.
— Тогда ясно!
И продавщица охотно объяснила: сотенные и пятидесятирублевые купюры новый премьер-министр Павлов заставил менять. У нее, слава богу, было всего три штуки, сдала без хлопот. А некоторые просто с ума сходили. Кто-то, к примеру, скопил в чулке сотенных целую кучу — куда девать? По много-то не меняли, а, главное дело, ведь спросят, откуда? Своими глазами видела: на рынке ходили люди и торговали — кто продавал, кто покупал. В последний день сотня, говорят, за рубль шла!
— И что теперь делать? — растерянно спросило Валько.
— С голода подыхать! — сердито ответила рыхлая продавщица, которая, ясно было, никогда в жизни с голода не подыхала и не подохнет, но она имела в виду не себя, а народ, за который болела душой.
— Но у меня других денег нет!
— А это уж извини. Все претензии к правительству!
Валько отправилось в пансионат: там был телефон. В сторожке бы тоже нужен, и правление третий год хлопотало, чтобы провести линию, но все никак. Поэтому ни в милицию позвонить, ни в «скорую», если заболеешь.
Дозвонившись до главного человека правления, Шиншеева, который и привозил деньги, Валько задало вопрос: как так получилось?
— А я знал? — сердито спросил Шиншеев. — Думаешь, я сам не погорел? Еще как погорел!
— Сочувствую. Но мне теперь не на что жить.
— Не ты один пострадал, вся страна пострадала! Я что, второй раз тебе зарплату должен выдавать? Откуда? Из своего кармана?
— Дайте хоть сколько в счет будущей зарплаты нормальными деньгами.
— Дам, но позже. Ноль в кассе, понимаешь ты или нет? Подожди недельку, ладно?
— Ладно.
На неделю продукты у Валько были.
Но продержаться пришлось больше, почти три недели.
Валько даже звонило Александре. Сначала спросило, как там квартира, потом: нет ли взаймы немного денег, привезла бы. Или продуктов каких-нибудь. Рассказало историю с пятидесятками. Александра посочувствовала, сказала, что квартира в порядке, а с деньгами и продуктами у нее самой — полный голяк.
Наконец явился Шиншеев. Привез толику денег, остальное натурой: крупа, картошка.
— Скажи спасибо, у людей и того нет. Почему еще дачи-то не грабят, удивляюсь!
Он как в воду глядел: начали грабить. Валько никак не могло устеречь, натыкалось уже на результаты: там окно разбито, там дверь взломана. А в дачах все разбросано, будто что-то искали. Оно шло в пансионат, звонило Шиншееву, тот сообщал владельцам, они приезжали, ругались, кляли неведомых злоумышленников, обвиняли Валько в недосмотре, грозили вызвать милицию, уезжали, милиция не появилась ни разу. Приехавший Шиншеев объяснил: кто-то в Прибрежном пустил слух, что во время обмена некоторые из богатеньких запрятали на дачах огромные суммы пятидесяток и сотенных, не успев их обменять.
— Придурки! — удивлялся Шиншеев. — Ну, найдут они эти деньги, если и вправду есть, хотя, я думаю, нет. Что они с ними делать будут? А?
Валько не знало ответа.
Его эти проблемы вообще мало волновали. Хватает на еду — и спасибо.
С ворами оно встретилось только однажды. Обходя вечером, увидело издали: дверь дачи нараспашку, внутри слышны звуки — громят и расшвыривают. У двери стоит парень лет семнадцати на карауле.
— Это вы что тут делаете? — грозно крикнуло Валько.
— Отдыхаем, — ответил парень.
А другой, выглянувший в дверь, похожий на парня, но старше, видимо, брат, спросил:
— Сторож, что ли? Я тебя в магазине видел. Ну, и чего ты сделаешь? У тебя даже ружья нет, мы знаем. И телефона нет, а пока добежишь, нас тут сто лет не будет. Так что вали дальше, не мешай.
— У него, наверно, свисток есть милицейский. Сейчас засвистит, и ты обоссышься, — напугал младший брат старшего.
— Ну, разве что, — согласился тот и скрылся в даче — продолжать.
Ружья у Валько не было. Но у него был пистолет, тот самый. Он лежал у него в рюкзаке. На всякий случай. На такой вот случай.
— Ребята, идите отсюда, — сказало Валько. — Я вас прогнать обязан.
— Гони, — кивнул караульщик.
Валько вытащило пистолет и выстрелило в воздух.
Старший брат высунулся:
— Это чего?
— Стреляет, — объяснил младший. — Пистолет у него.
Из-за спины старшего, отодвинув его, показался еще один человек. Он был еще старше, но тоже похож. Наверное, отец. Был очень сердит. Даже зол. И бесстрашен.
— Ты чего палишь тут? — закричал он. В руке у него был короткий ломик-гвоздодер. — Ну, стреляй в меня, давай! Стреляй!
Он пошел на Валько, замахиваясь ломиком.
— Не подходи, — сказало Валько. — А то выстрелю, в самом деле.
Человек остановился.
— Зря вы шарите, — сказало Валько. — Ничего тут нет.
И пошло дальше. Через несколько шагов оглянулось. Трое стояли у дачи и хмуро о чем-то совещались. И пошли прочь — к селу.
Валько было радо за себя и за них.
...Происходящее в большом мире доходило отголосками — что-то Валько узнавало в пансионате, что-то в магазине. Однажды захотело купить сахару, оказалось — только по талонам.
— Какие еще талоны?
Продавщица, будто хвастаясь, показала: на сахар, на табачные и вино-водочные изделия, на моющие средства и т. п. Набор из десятка разновидностей.
— А где их берут?
— Нам в поселковом совете выдали, а тебе, наверно, в город надо ехать, в домоуправление какое-нибудь, у меня сестра в городе в домоуправлении получает. И ведь суки какие, ты глянь: не напишут по-человечески: водка или стиральный порошок, нет, ептыть, вино-водочные изделия, моющие средства! Сестра говорит: выкинут мыло хозяйственное или вермут вонючий — хочешь, бери, и у тебя талон отымут, не хочешь — талон вовсе пропадет! Заразы!
— У вас вот тоже — мыло. И вермут, — указало Валько на полки. Без задней мысли, просто по совпадению. Но продавщица сразу озлилась:
— А где я тебе порошок возьму или водку? Думаешь, под прилавком, что ли, прячу? Загляни! Лезь сюда, загляни! Тоже мне, ехидничать он будет! Иди отсюда вообще!
Валько ушло. Уходя, увидело случайно в стеклянной дверце шкафа позади продавщицы отражение пространства под прилавком с батареей водочных бутылок. Валько усмехнулось.
Оно, кстати, в этот период совсем не пило — и не хотело.
И готово было жить здесь столько, сколько разрешат. Даже если не будут платить: прокрутится как-нибудь.
Но Шиншеев привез какого-то своего родственника и приказал освободить место.
— Хорошо, давайте рассчитаемся, — сказало Валько
— Да тебе уже и не положено ничего. Продукты ты считал? Может, ты мне еще должен?
Но смилостивился, дал несколько рублей.
Это было как раз накануне взлета цен на многие товары.