— Значит, в Китеже много было этого мела? — решил вступить в разговор Шишок, он по–прежнему нет–нет да и подёргивал рукоятки.

— Имелись, видать, запасы, — буркнул Водовик, не глядя на Шишка. — И Китеж–град, гуторят, до сих пор стоит, только ходу туда нет прощелыгам‑то… Одних праведников пускают.

— А Валентина? — спросил Ваня.

— А что Валентина? — удивился Водовик. — За услугу одарил я её, преподнёс жемчужно ожерелье. Морушка моя сама его сцепляла из отборнейших смородиновых жемчужин, приданое себе готовила, да второпях‑то и забыла, когда на Эльбу–реку сплыла с немецким дружком… Мигом нацепила Валентина то ожерелье на шейку. И больше я её видом не видал, слыхом не слыхал.

— Значит, есть сокровища‑то на дне, — вновь вступил в разговор Шишок, продолжая подёргивать рычажки, — а то эти двое утопленников шибко гневались, что ты распродал всё в иноземны моря. А им ничего не оставил…

Водовик покосился на Шишка и сурово ответил:

— Всё есть, да не про их честь! Неужто я кажно–го проходимца в свою сокровищницу поведу?! — При последних словах он с издёвкой поглядел на Шишка. Тот брюзгливо дёрнул плечом, дескать, на что это он намекает, и в досаде дёрнул одну из ручек. И вдруг что‑то загудело, мотор затарахтел, самолёт качнулся и, рванув с места, так, что дверь распахнулась и Ваню с Перкуном вынесло в пассажирский салон, помчался по дну Смородины…

— Ли–ко! Работает! — орал Шишок. — Мать честная! Разве может такое быть?! Я думал, он проржавел с хвоста по самую гриву! Водовик, твоя работа? Ты на Эльбу, что ли, на нём собрался?

Первый «пилот» только глаза вытаращил:

— Собирался, скажем, но не так же! И не теперь! А ну–ко останови самолёт, проклятый домовик! — Он попытался выбраться из кресла, но, видать, застрял в нём накрепко и при каждом усилии только побулькивал…

— Не–е, я не проклятый… — кричал тем временем Шишок. — И легко сказать — останови! Мой хозяин на самолётах‑то летал — не я!.. Я только видел, как он это делает…

Меж тем вода бурлила за стеклами кабины, стаи рыб метались туда–сюда, вот мелькнули визжащие утопленницы, в ужасе расплывавшиеся кто куда. Самолёт, подскакивая на кучах мусора, нёсся куда‑то сломя голову. Ваня с Перкуном, которых тянуло назад, с трудом выбрались из салона и вплыли в кабину лётчиков.

— Что это такое, а, Шишок? — кричал Ваня. — Что случилось?

— Лети–и–и–им! — заорал тут Перкун и закукарекал.

Действительно, самолёт оторвался от дна и буравил уже воды реки, которые не могли оказать железине серьёзного сопротивления. Водовик только охнул, потому что внезапно вместо мутной водицы за стёклами вспыхнул яркий солнечный свет. Самолёт, полный речной воды, с двумя лётчиками и двумя пассажирами на борту, набирал высоту. Внизу, покачиваясь, мелькала лента реки, качались крыши бараков, домов, складов… Обомлевшие горожане тыкали пальцами в самолёт, поднявшийся со дна реки, и что‑то кричали.

— Придётся выпустить воду, — закричал Шишок, — иначе самолёт на город рухнет… Посадить я его пока не сумею…

— А потом? — спрашивал Ваня.

— Может, по дороге выучусь…

— Не, я, скажем, не согласный, — закричал Водовик, — без воды я задохнусь!

— Так и мы задохнёмся!.. — воскликнул Перкун.

А Шишок спрашивал у Водовика:

— Так как же ты собирался до Эльбы–реки‑то добраться в этом аквариуме? С полным брюхом воды самолёту далеко не улететь… В реке, понятно, на всё твоя воля, а в воздухе?

— Как, как?! В бочке…

— Значит, ты бы в бочке с водой сидел, а кто бы самолётом управлял?

— А вот всё ждал такого умельца–лётчика… Да не того дождался…

— Надо было бочку для полёта загодя готовить… А ты в политические игры вздумал играть! Вот теперь без тебя утопленники‑то точно захватят власть!..

— Да некому захватывать!

Шишок воскликнул:

— Значит, Карась–палач со своими подручными уж спроворил дело! Скор же ты, своячок, на расправу!.. Впрочем, как к тебе, так и ты…

Мотор ревел с натугой, из последних сил, надутый водой самолёт летел низёхонько, того гляди сдерёт крыши с домов. И Ваня, пока Водовик с Шишком, невзлюбившие друг друга, пререкались, скатился в салон и попытался открыть дверь, через которую они сюда попали. Но дверь открываться не хотела, да если она и откроется, как пить дать, вынесет его с отворённой водой наружу…

Тут Шишок позвал его назад в кабину. Он посадил заместо себя в кресло Перкуна, наказав держать штурвал, дескать, он как‑никак птица, к полётам более привычный, чем кто‑либо другой… А сам, стоя на пороге кабины, выбросил вперед ногу, которая вдруг вытянулась так, что любая манекенщица позавидовала бы такой стоеросовой длине, нога как раз достала до двери салона, которую и выбила одним богатырским махом. А когда нога сократилась до обычных размеров, Шишок тут же захлопнул дверь кабины. Но Ваня успел‑таки углядеть, как вода с рычанием ринулась в дыру.

Ване вдруг стало тяжело дышать, взглянув на руки, он обнаружил, что перепонки на них исчезли… И на ногах тоже!.. И жабр больше не было!.. С его спутниками случилось то же самое… Значит, сутки истекли, их время вышло. Вот ужас‑то! Шишок попытался открыть дверь в салон, чтоб сплавить туда воду из пилотской кабины, но Водовик понапружился, выскочил из кресла пилота и, оттолкнув Шишка, загородил собой дверь в салон.

— Не–ет уж, друзья, вам отсюда не выбраться! Ведите самолёт куда надо — я, скажем, пятьдесят лет мечтал добраться до Эльбы–реки, и я там нынче буду!

— Не глупи! — булькнул Шишок, и больше ни слова не смог произнести, только показывал свои ладони с растопыренными пальцами, между которыми не было уже никаких перепонок. Водовик поглядел на его руки-ноги, на Ванины руки–ноги, на лапы Перкуна, который из последних сил держал штурвал, и от души сплюнул, поняв, что скоро толку ни от лётчика, поднявшего самолёт в небо, ни от его друзей не будет. Выпустить воду — сам задохнёшься, оставить воду — в кабине будет трое ни к чему не годных утопленников.

Ваня стал уже задыхаться, он схватился за ладанку с одолень–травой. Одолень–трава! Одолей озёра синие!.. Тут Водовик, в сердцах сплюнув ещё раз, повернулся к двери. Шишок живо втолкнул в пустое кресло Ваню, сам ринулся ко второму креслу и мёртвой хваткой вцепился вместе с Перкуном в штурвал. Свояк же открыл дверь — и освобождённая вода из кабины устремилась в салон, а на гребне её, задрав ноги, сидел в своём красном зипуне и фрицевской каске Водовик.

Поток вынес своего хозяина в салон, ринулся в дверной проём, и свояк в водной капсуле устремился вниз — самолёт, хоть и миновал город, всё ещё летел над Смородиной, и Водовик это чуял. С остатками воды водожилый обрушился в реку, достал до дна, оттолкнулся и выскочил из водотечины наружу, оказавшись перед носом пытавшегося набрать высоту самолёта, — и все увидели в переднее окно кабины подмаргивающую рожу Водовика и воздетую в прощальном жесте перепончатую руку. Шишок поднял в ответ свою мохнатую, а Ваня с Перкуном, вскочив с места, сунулись носом и клювом к самому стеклу — Перкун едва не пробил его — и вовсю замахали руками, крыльями и лапами. Когда Водовик во второй раз обрушился в реку, оттуда выбило такой фонтан воды, что он дотянулся до днища самолёта.

В реке Водовик живо обернулся Ершом и стремглав помчался вверх по течению — к Ужгинскому мосту, только буйные водовороты закручивались вокруг обтекаемого тельца.

А самолёт, набрав наконец высоту, улетал всё дальше от реки Смородины и от города Ужги…

Когда угроза того, что самолёт неминуемо обрушится, миновала, стали потихоньку свыкаться с тем, что дышать надо воздухом, а не мокредью, обсыхать стали на солнышке, которое с непривычки слепило глаза. Шишкова балалайка стояла, прислонённая к пилотскому креслу. А сам пилот, сняв и тщательно отжав мокрую пижамную кофту, а после штаны и снова нацепив их на себя, пробормотал: