– Сними! – И зыркнул на Марусю гневно.

Маруся с Лешкой сидели на почетных местах недалеко от молодых, рядом с председателем и его женой.

– Маруся! А что это ты печальна, как светлая грусть безутешная? – спросил Старостенко серьезно.

Степка услышал, насторожился.

Маруся неторопливо расправила плечи, усмехнулась, к мужу прижалась:

– Вот решили ребеночка завести да так старались, что утомились.

Немец покраснел, Старостенко хохотнул, Лешку по плечу похлопал:

– Старайся! У нас демографические показатели того… хромают на обе ноги. – Молодым пальцем погрозил. – И вы тоже старайтесь!

Татьянкин отец воспринял слова председателя как приказ для срочного исполнения, вскочил и объявил:

– Пусть уже молодые идут в хату, а то понапиваются и не смогут… А надо!

Немец подскочил слишком быстро, и ракитнянцы отметили этот факт веселым шумом за столом.

– Нет, вы только гляньте на Барбуляка! Подскочил, как ужаленный! – хохотали одни.

– Так ясное дело… Дождаться не может! – шутили другие.

Татьянка манерно встала из-за стола, прозрачной фатой лицо прикрыла.

– Если кто нам со Степой на первую брачную ночь пожелать чего-нибудь хочет, то мы… – умолкла, смутилась.

Нина Ивановна растерялась, дернула дочку за фату.

– Это еще что такое?

– Обычай такой… Нездешний… Хочу, чтоб на моей свадьбе по-особенному было, – ответила библиотекарша и процитировать смогла бы отрывок из любовного романа, где какая-то сволочь Пьер полгода морочил голову какой-то Женевьеве и таки уговорил ее на свадьбу, но когда молодые уже шли в сторону опочивальни с высокой кроватью, бывшая любовница Пьера Розанна от ревности и злобы предложила, чтобы все гости пожелали молодым на эту ночь чего-то исключительного и сказочного, потому что сама хотела пожелать Пьеру, чтобы тот не перестал ее любить. Но случилось наоборот – после тех пожеланий гуляка Пьер навсегда забыл распутницу Розанну и до смерти любил только чахоточную и богатую Женевьеву.

Баянист Костя, известный в Ракитном как та еще зараза, первым выбежал на середину шатра и загорланил:

– Немец! Слышишь? Желаю, чтобы ты до утра не вынимал…

Договорить не успел. Татьянка швырнула в хулигана свадебным букетом и объяснила, пока девки смеялись над Костей и говорили, что раз свадебный букет достался ему, то теперь он должен срочно жениться, хоть на кобыле:

– Такие пожелания нужно говорить на ушко…

Гости закрутили носами: что за глупость невеста придумала?

Нина Ивановна обвела напряженным взглядом примолкших ракитнянцев и попросила дочку:

– Да идите уже… Вот всем миром желаем вам…

– Погодите! – услышал растерянный Степка Марусин голос. – Вот у меня, например, есть что пожелать молодым, – глянула на Татьянку. – Так как? Можно?

Татьянка застеснялась, кивнула. Маруся пробиралась из-за стола к молодым, а за ней уже повскакивали девчата и хлопцы.

Степка напрягся до предела. Побрел за Татьянкой, стал рядом с ней на выходе из шатра – ох, скорее бы эта морока закончилась.

Маруся подошла к Татьянке и что-то быстро прошептала ей на ухо. Татьянка выкатила глаза и некрасиво открыла рот, словно от неприятной неожиданности.

– Татьянка! А я желаю… – на молодую уже цеплялась одна из подружек, что-то шептала, смеялась.

Маруся стала напротив немца, глазами печальными – Барбуляку прямо в душу.

– Хочу и тебе, немец, пожелать…

– Желай… – смутился, глаза отвел.

Усмехнулась, к уху его наклонилась.

– Чтобы и не глянул в ее сторону, не то чтобы коснулся! – прошептала горячо. – Или забуду! Навеки.

«Уже забыла! – вздохнул Степка мысленно. – Девять дней… Девять дней окно будто глиной замазано! Намысто… сбросила, как гадюка старую кожу. Горбоносой отдала, словно знамя переходящее».

– Понял? – отшатнулась.

– Понял, – вырвалось невольно. – Понял, Маруся.

Молодым постелили в Барбуляковой хате, потому что немец заупрямился – ни за что не хотел переселяться в Татьянкину. «Мало того что чужая баба рядом будет, так еще и в чужую хату поезжай!» – раздражался мысленно, когда Татьянка осторожно рассказывала, как хорошо и сытно будет им у Тараса Петровича с Ниной Ивановной.

– Хочешь, чтобы спился за полгода, – отвечал немец, и в конце концов библиотекарша нашла немало плюсов в перспективе жить в старой Барбуляковой хате. Не помрут, а там и Старостенко новый дом даст.

В шатре еще пели и галдели, когда Степа и Татьянка вошли в чистую комнату с новой деревянной кроватью на два спальных места, которую Нина Ивановна лично выбирала на базе кооперации. Степка сел на край кровати и вмиг протрезвел. «И что это я натворил?!» – так часто заморгал, что даже пришлось снимать очки и протирать стекла.

«Как же волнуется! – ужаснулась библиотекарша. – Наверно, никогда еще бабы у него не было и теперь вот не знает, что делать!» Подумала такое и еще больше ужаснулась – а сама ж?! Сама ж тоже никогда… Как же они управятся?..

Татьянка опустилась на мягкий стульчик у кровати, сцепила руки и нервно прошептала:

– Такие девки глупые… Вот пожелали, чтоб мы сегодня ребеночка зачали…

Немец дернулся, глаза поднял.

– А Маруся Лешкина… Маруся чего пожелала?

Татьяна напряженно рассмеялась.

– Не скажу…

– Э, нет! Скажи, – настаивал.

– И зачем? Это ж она мне говорила, не тебе…

– А я, получается, не при деле…

– Степочка, не обижайся. Такую глупость пожелала, что и говорить стыжусь.

Немец встал, вытянул из кармана сигарету и сказал:

– Ну, тогда пойду… Покурю.

Библиотекарша испугалась.

– Да ты что! Стыд… Да стой, ладно! Ладно, скажу…

Степка покрутил в руке «Пегас», но не спрятал. Снова сел на кровать. Татьянка смущенно ухватилась за край фаты, выдохнула, опустила глаза.

– Сказала: «Любовника тебе, подружка, хорошего желаю, потому что немец, верно, совсем ни на что не годится! Будет тебе вместо мебели».

– Что?! – Степка аж сигарету выронил. Встал, на месте топчется – а злость со стыдом выкручивают нутро. Очки поправил.

– Пойду… Покурю. – Татьянку, в пиджак вцепившуюся, оттолкнул. – Чего это ты?! Сейчас вернусь!

– Степочка! Не ходи! Не бросай меня в такую ночь… Умоляю! – плакала. – Зачем я тебе сказала? Зачем? Я ж ей не верю. И любовников заводить не собираюсь. Степочка!

Немец снова опустился на край кровати и сказал:

– Горилки хочу…

Через минуту молодые вдвоем сидели на новой двуспальной кровати и пили самогонку из большого бутыля, потому что всю горилку на столы выставили, а в Степкиной кладовой только самогонка и завалялась.

– Вот научусь… и буду любить тебя… как безумная, – путалась в мыслях молодая.

– Что-то ты меня все обещаниями кормишь – «буду» и «буду»… – зашатался молодой и упал на кровать.

Татьянка смерила его взглядом, стянула свадебное платье и упала рядом со Степкой.

– Вот прямо сейчас и буду! – заверила отчаянно смело.

– Хорошо. – Степка приподнялся на локте, не удержался – упал лицом на Татьянкины груди и попросил: – Татьянка, а ты можешь с меня штаны снять?

Татьянка усадила немца на кровати, и пока стягивала с него штаны, сорочку, он все смеялся как ненормальный:

– Слышь! Вот ведь я тебя не касаюсь! Правда? Не касаюсь… Ты сама все делаешь, а я – не касаюсь…

Библиотекарша раздела молодого, повалила на кровать, на той же нервной ноте сбросила с себя все, что осталось, упала рядом и прошептала:

– Делай уже, как можешь! Делай или умру!

Степка махнул головой и придавил Татьянку к постели.

– Ого! Да какой же ты тяжелый! – удивилась, потому что на вид Степка скорее воробьем казался, чем кабаном. Напряглась, глаза закрыла – страшно! – и вдруг охнула от неожиданной, острой боли, замешанной на незнакомых ранее желании и почти животной похоти. «Брехала, стерва!» – мелькнуло в голове, и библиотекарша попыталась сосредоточиться на собственных ощущениях, чтобы потом в деталях похваляться перед ракитнянскими девками, но возбуждение закрыло ей глаза и отрубило мысли.