Уже с первого дня войны ленинградских детей эвакуировали в безопасные районы, но транспорта не хватало, и очередь до Васи и его трёхлетней сестрёнки Веры дошла только в сентябре. Тёмной ночью более ста пятидесяти ребят вместе с больными, старыми людьми посадили на пассажирский катер. Васе удалось поместить сестрёнку в пассажирский салон, а сам он остался с мальчиками повзрослее на верхней палубе. Примостился у кучи канатов и укрылся отцовским плащом. Долго что-то не ладилось с мотором, и отчалили с опозданием, когда другие катера уже ушли.

Чтобы сберечь знамя отряда, Вася ещё дома снял его с древка и обернул вокруг груди, подпоясался ремнём, который подарил ему отец.

Едва отчалили от берега, усилился холодный ветер. Волны обрушивались на палубу, грозили смыть ребят. Тогда Вася и привязал себя концом каната к какому-то металлическому штырю, чтобы надёжнее было.

За ночь катер до берега не добрался. На рассвете налетели два вражеских самолёта и спустились так низко, что Вася видел очки фашиста.

Катер с детьми обстреливали из пулемётов, бросали бомбы. Одна бомба пробила палубу и взорвалась внутри пассажирского салона…

Командир полка, в который попал Вася, не мог разрешить оставить его в боевом подразделении. Опасно. Боевые действия не затихали ни на час.

Как только мальчик поправился, из штаба поступил приказ: «Отправить пострадавшего юного знаменосца в тыл до ближайшей железнодорожной станции, а оттуда в Москву». В Москве жила Васина бабушка.

Кто-то из командиров подарил мальчику своё запасное обмундирование, обеспечил продуктами на дорогу, и рано утром старшина повёз его в тыл на двуконной, громыхавшей по булыжной дороге повозке. Путь не близкий: ближайшая станция, откуда ходили поезда, — Волхов, до города езды пять-шесть часов.

За селом Путилово, почти полностью сожжённом фашистами, старшина осадил коней, и повозку не стало так сильно трясти и подбрасывать. У Васи разболелась голова. От вспотевших коней шёл пар.

— Ноги затекли, — сказал Вася, — можно, я пешком пойду?

— Слезай, но не отставай, — предупредил старшина. — Нам поторапливаться надо.

Гимнастёрка и шаровары на Васе были не по росту. Хорошо, что и сапоги кирзовые просторные: на ногах тоже побаливали ссадины. Вася замотал ноги мягкими портянками в три слоя и почти не ощущал боли. Шёл сзади, держась рукой за спинку повозки. Не успел подумать, что надо бы снять с петличек гимнастёрки воинские знаки — красные кубики лейтенанта, как на дороге показались два броневика и неожиданно остановились в нескольких шагах от повозки. Из первого броневика вышел на дорогу статный военный в распахнутой шинели. Вася сразу узнал его по портретам.

— Здравствуйте, товарищ Климент Ефремович Ворошилов!

— Здравствуй, здравствуй, лейтенант! — ответил маршал и как-то с удивлением стал присматриваться к маленькому парнишке в военной форме. — Во-первых, товарищ лейтенант, я Маршал Советского Союза — надо бы знать, как обращаться к старшим по званию. А во-вторых, почему ты такой мешковатый? Почему обмундирование не по росту?

Вася растерялся — ничего в ответ сказать не мог.

С повозки спрыгнул старшина и, подбежав к Ворошилову, выпалил скороговоркой:

— Товмаршсов Союза! Этот малчелвек не командир, он пострадавший при эвакуации из Ленинграда.

— Постой, старшина, не торопись. Как это пострадавший? А почему он в форме лейтенанта?

— Катер в Ладоге затонул. Фашисты потопили. Остался он, может, один из всех. Подобрали у берега разведчики.

— Куда же ваш путь? — спросил Климент Ефремович, подошёл к Васе и по-отцовски обнял его. — Не плачь, хлопец. Нам плакать нельзя, раз надел форму — бери пример со старшины. Смотри, какой бравый.

— Эвакуирую, товарищ маршал, приказано как-то определить. Отец его моряк, а мать под бомбёжкой в Ленинграде погибла.

— Понимаю, понимаю, старшина. — Климент Ефремович подозвал майора, вышедшего из второго броневика: — Возьмите его в свою машину. — Климент Ефремович подал руку старшине. — А вы свободны. Передайте командиру мой приказ: огнём и штыком ответить фашистам за всех детей, погибших в Ладоге.

— Есть, товарищ маршал!

Конечно, Климент Ефремович понимал, что у Васи фамилия не Малчелвек, как назвал его скороговоркой старшина, а какая-то другая, но своему адъютанту он сказал: «Отвези этого Малчелвека в учебный полк. Передай командиру, что я приказал определить его воспитанником. Что-то надо придумать для таких ребят. Много их теперь, осиротевших… Создадим для них специальные училища».

Адъютант не понял маршала и в полку назвал Васю Малчелвеком. В штабе полка так и записали: «Василий Малчелвек».

Зачислили Васю в ремонтную мастерскую, где чинили всё: и винтовки, и автоматы, и телефонные аппараты. Вася стал помощником телефонного мастера и выполнял несложную работу: перематывал катушки с кабелем. Если находил обрыв, зачищал ножом концы, связывал их, как показал мастер, и заматывал изоляционной лентой.

Полк стоял в небольшом лесном посёлке далеко от фронта, и распорядок дня в учебных ротах был как в мирное время: подъём, построения, занятия, строевая подготовка и всё прочее, чем положено заниматься в воинской части.

Сначала Вася не ходил ни на строевую подготовку, ни на вечернюю поверку. Врач освободил его от всех работ и занятий — у него ещё болели раны. А через неделю-полторы он занял место в строю роты. Была вечерняя перекличка.

Старшина громко называл фамилии по алфавиту, заглядывая в список, а красноармейцы отвечали:

— Арефьев!

— Я!

— Крюков!

— Я!

— Ламидзе!

— Я!

— Малчелвек!

Молчание. Старшина ещё громче:

— Малчелвек!

Опять никто не ответил, и Вася догадался, что это относится к нему.

— Василий Малчелвек! Как нужно отвечать, когда в строю стоите? — спросил старшина и бросил суровый взгляд на Васю.

— Я… я не Малчелвек! — ответил Вася. — Я Суворов.

— Ну? А я думал, что Кутузов, — пошутил старшина, и весь строй рассмеялся. — Это что за смех? Смирно! — приказал старшина. — А с тобой мы ещё поговорим.

До конца переклички Вася едва сдерживал слёзы. Ещё этого не хватало: окрестили каким-то Малчелвеком… Ну и ну!

Старшина не сразу поверил тому, что рассказал ему Вася, а потом посочувствовал:

— В самом деле, какая же это фамилия — Малчелвек! Но, браток, — вздохнул он, — пойми и меня: приказом ты уже оформлен не Суворовым, а Малчелвеком. Не огорчайся, это будет твоё вымышленное имя. Не такое оно плохое. Вот, к примеру, взять меня. Знаешь, какая у меня фамилия?

— Пока не знаю, — ответил Вася.

— Старшина Некурящий… Подаю список на получение табака, ясно пишу: в роте девяносто человек, и подписываюсь: «Старшина Некурящий». Вот и дают табачку на 89 бойцов…

Но старшина всё же доложил начальнику штаба полка:

— Неувязочка произошла. Молоденький солдат проходит по списку Малчелвеком, а он Суворов.

— Ну и что? — удивился начальник штаба.

— Вот и я говорю, какая разница, а воспитанник протестует против несуразной фамилии.

— Что ты мне морочишь голову! — рассердился начальник штаба. — Исправить всюду на фамилию — Суворов!..

В учебном полку Вася Суворов был почти два года. Повзрослел, окреп, научился стрелять из автомата, из противотанкового ружья, метать гранаты. Ему шёл шестнадцатый год. В строю он стоял теперь не на левом фланге, а уже в середине. Васю приняли в комсомол, и он написал рапорт:

«Я комсомолец, и моё место в действующей армии. Хочу отомстить за погибшую маму и сестрёнку, за всех ленинградцев. Прошу отправить меня на фронт».

Командир обещал удовлетворить просьбу молодого воина и сдержал своё слово.

В один из зимних дней, когда перед строем читали сообщение Совинформбюро о прорыве блокады Ленинграда, командир роты подал команду: