В первое же воскресное утро Воробьев зашел за Константином. Они отправились на автобусную остановку, чтобы сесть в автобус, направляющийся в деревню Мурэель, где жил Максим Свиридов. В Мурэель можно было бы ехать и поездом. Это для них было даже удобнее. Но они решили поехать автобусом, проходившим через Версаль, чтобы сделать там остановку и осмотреть музей, созданный в королевском дворце.

Утро разливалось по Парижу солнечное, праздничное. Витрины магазинов, чисто отмытые и заполненные яркими, веселых расцветок товарами, искрились переливами радужного сияния. На политых водой тротуарах было еще пустынно. Но Париж пробуждался. Шаркая туфлями по каменным плитам улиц, спешили в лавки за продуктами заспанные хозяйки. У подъездов некоторых больших домов, зевая, заложив руки за спину, прогуливались консьержи. На перекрестках, зорко оглядывая свои владения, топтались ажаны в характерных кепи и неизменных коротких, до пояса, черных накидках.

Проходя через небольшой сквер, Константин заметил на скамейках спящих людей, видимо, бездомных. Над одним из спавших мужчин стоял ажан и будил его.

На остановке дожидалось автобуса совсем мало пассажиров. Очередной автобус оказался почти пустым: ехало несколько горожан, по-видимому, направлявшихся в деревню к приятелям, чтобы вместе провести воскресный день, да три монашки в черных сутанах и белоснежных накрахмаленных чепчиках. Монашки были совсем еще юные хорошенькие девушки. Смущаясь и краснея, они о чем-то шептались, пересмеивались и бросали на мужчин лукавые взгляды, от которых тем становилось не по себе.

— Какие же монашенки милые, — усмехнулся Константин. — Я хоть человек и пожилой, но, ей-богу, ничуть не отказался бы провести денек в их обществе… Как вы на это смотрите, Ефим Харитонович?.. Хотя я забыл, для вас же милее вашей Люси никого на свете нет…

Воробьев промолчал.

Версаль находился от Парижа всего в восемнадцати километрах, поэтому доехали до него очень быстро. Но было еще рано — около девяти. Музей же открывался в десять часов.

Воробьев узнал в автобусной кассе, что автобусы на Мурэель шли каждый час. Самый удобный для них автобус был тот, который отправляется в одиннадцать сорок пять.

— К часу дня будем у Свиридова, — сказал Константин. — Самое хорошее время.

— Что же, так и сделаем, — согласился Воробьев.

Они купили билеты и вошли через ворота во двор Версалького дворца. По двору и аллеям роскошного парка уже бродило много туристов, дожидавшихся открытия музея. Это были, главным образом, иностранцы. У каждого из них в руках записные книжки. Бегая за гидами, как цыплята за курицей, они терзали их, указывая на тот или другой предмет, щелкая фотоаппаратами.

Константин и Воробьев тоже пошли прогуляться по парку с его многочисленными фонтанами, озерами и статуями.

Когда Константин и Воробьев, пройдясь по парку, подошли к конной статуе, воздвигнутой перед дворцом, их встретил небольшого роста опрятный старичок с седенькой бородкой.

— Пардон, месье, — сказал он, обращаясь к ним. — Посмотрите, какая мощь в этой фигуре, — указал он палкой на статую.

— Кому же поставлен этот памятник? — осведомился у него Воробьев.

— О! — оживился он. — Вы не знаете? Вы, наверно, иностранцы. Этот монумент воздвигнут основателю Версальского дворца Людовику XIV. Смотрите, — указал старик тростью на дворец. — Ведь это же громадина! Около двух тысяч комнат.

Старик посмотрел на часы.

— Скоро откроют музей, — сказал он. — Вы первый раз здесь?

— Да, — ответил Константин.

— Вы, видимо, иностранцы. Кто вы?..

— Русские, — сказал Константин.

— Русские? — оживился старик. — Эмигранты или из Советской России?

Константин не знал, как сказать, чтобы угодить старику, и у него вырвалось:

— Да, из Советского Союза.

Воробьев с недоумением посмотрел на Константина. Старый француз засиял от удовольствия.

— Я очень рад, — заговорил он. — Очень! Я люблю Советскую Россию. Мой сын Шарль бывал в России. Ведь он у меня коммунист, — с гордостью произнес старик. — Я тоже собираюсь побывать в Москве. Ну, что же, давайте, господа, познакомимся: Льенар… Луи Льенар…

Константин пожал ему руку и сказал:

— Николай Матвеев, доцент института.

Воробьев покраснел. Опять ложь.

— Очень приятно, — раскланивался старичок. — Очень. А вас как зовут? — посмотрел он на Воробьева.

— Воробьев, — сказал тот тихо.

Старик не заметил смущения молодого человека.

— Я по профессии букинист, — оживленно говорил он. — У меня есть ларек на набережной Сены, недалеко от площади Согласия. Приходите, пожалуйста, у меня всякие книги есть, даже на русском языке. У меня можно подобрать самую уникальную книгу по любому вопросу… Ага! Открывают музей! Если ничего не имеете против, я могу в качестве гида походить с вами по музею…

— Вы так любезны, — с искренним чувством проговорил Воробьев, которому старичок очень понравился. — Но не будем ли мы вам в тягость?

— Нет! Нет! — ласково улыбнулся Льенар. — Вы мне нравитесь, и я с удовольствием расскажу вам все. Советских русских я люблю. А вот белогвардейских эмигрантов не терплю. Их много теперь в Париже… Это предатели своей родины…

Константин озлобленно усмехнулся, а Воробьев снова побагровел.

— Ну, пойдемте, господа, — повел их в музей Льенар.

— Господин Льенар, — мягко обратился к нему Воробьев, — мы располагаем всего полутора часами. Можете ли вы за это время познакомить нас с наиболее интересными экспонатами?..

— Что за полтора часа можно осмотреть? — огорченно спросил Льенар. Можно только проезжать по главным залам… Я за свою жизнь вот уже двадцатый раз осматриваю дворец, да и то еще недостаточно ознакомился со всеми его сокровищами… Но что делать, постараюсь за это время кое-что показать вам…

Они торопливо проходили зал за залом. Все здесь сверкало зеркалами, золотом, хрусталем. Стены и потолки расписаны прекрасными фресками.

— Вот это — дворцовая церковь, — рассказывал Льенар, — построена по проекту гениального архитектора Монсара. Вот на этом балконе во время богослужения всегда располагался Людовик XIV. Как только он появлялся здесь, все придворные, стоявшие внизу в церкви, как по команде, тотчас же оборачивались лицом к нему, а спиной к алтарю и так стояли, не спуская с короля глаз, всю церковную службу… Что поделаешь, так нравилось Людовику XIV. При нем раболепствие было необычное…

Они побывали еще в ряде дворцовых залов.

— Вот видите, — указал старик на стену, на которой был написан Аполлон. — Прекраснейшее изображение. А всмотритесь в его лицо… Хе-хе!.. Вместо прекрасного лица Аполлона вы видите отвратительную физиономию Людовика XIV. Как обидно, оказывается, таланты тоже раболепствовали перед королями. А ведь короли эти и ноготка их не стоили…

Перешли в следующий зал. Льенар продолжал рассказывать:

— А вот видите, господа, эту картину? На ней изображается мчащийся на колеснице римский патриций-полководец. И кони, и сам патриций — все в движении… Смотрите, как развеваются на ветру локоны его парика. Не смешно ли? Римский патриций и вдруг парик. Как известно, в античном мире париков не носили… Но если вы пристальнее вглядитесь в физиономию этого лихого наездника, то легко узнаете в нем все того же Людовика XIV. Причем парик, который надет на нем, введен в моду им же самим… Хе-хе!

Проходили по небольшой комнате перед спальней Людовика XIV.

— Обратите, господа, внимание, — подвел Льенар своих спутников к окну. — Видите надписи на стекле?

— Конечно, — подтвердил Константин. — Они чем-то нацарапаны.

— Эта комната, — заметил Льенар, — находилась рядом со спальней короля. Здесь пажи ожидали его пробуждения, чтобы при первом же зове короля кинуться выполнять его приказания. Нередко юношам подолгу приходилось ожидать, когда король проснется да позовет их. От ничегонеделанья они томились у окна и царапали бриллиантами перстей имена своих возлюбленных… Их вот можно прочитать. Вот нацарапано: «Мари», «Анриетта»… «Мадлена»… А вот пылкие восторженные восклицания: «Люблю!.. Люблю!..» Или вот: «Поцелуй меня, Дениза». Какая чудесная молодость! Спрашивается, кто из нас в юные годы не был влюблен?..