Он поднял хрустальный графин и налил прекрасный выдержанный кларет в резной фужер. Понюхал темно-красный напиток, оценивая тонкий букет багряного вина. Только тогда он сделал маленький осторожный глоток. Превосходно. Как и все в его коллекции. Зорким взглядом окинул ряды застекленных витрин: египетские фигурки, китайские миниатюры из жадеита, японские позолоченные лакированные миниатюры. Да, кларет, как и все в этой комнате, был превосходен.

Он не отступал от своих привычек. Слегка покачав фужер с вином, он сделал еще один глоток, наслаждаясь медленным жаром, который проникал в грудь и распространялся к пояснице. Странная улыбка играла на его тонких губах. Неужели этот глупец действительно мог подумать, что способен обмануть Джеймса Ракели? Как смешно. С самого начала его алчные задумки были умилительно-примитивны.

Да, Томас Крейтон не оставил ему никакого выбора, кроме одного – позаботиться о его безвременной смерти в доме греха. Но все было впустую. Рубина не было и на теле сэра Хамфри.

Белые руки вздрогнули. Несколько капель пятидесятилетнего кларета пролилось на лакированную крышку стола. Все снова. Голод – ужасная потребность. Боже, как он презирал это чувство! Он откинулся на спинку кресла, как будто обжегся, глаза яростно блеснули.

Дважды ему помешали этой ночью: один раз – в зале аукциона и второй раз – у Элен. Это была полностью его ошибка, он недооценил проклятого язычника, получившего одновременно и выкуп, и драгоценный камень. Чертов раджа, вероятно, договорился о краже «Глаза Шивы», в то время как глупый сэр Хамфри занимался развратом.

Тонкие пальцы ласкали холодную хрустальную ножку фужера. Ну хорошо. Теперь он просто должен предпринять следующий шаг в этой игре. Это могло бы доставить удовольствие, если учесть, что у него были достойные противники.

Он на мгновение задумался о женщине, ожидающей его сейчас на берегу свинцовой Темзы. Она будет испугана, беспомощна, будет умолять его. Он улыбнулся.

Да, пока достаточно ее. Вполне достаточно. Пока он не получит рубин.

Юго-Западное побережье острова Цейлон

Апрель 1865 года

Убийственный ад, как жарко! Хмурый высокий мужчина с черной повязкой на глазу направлялся на ежедневный осмотр саженцев чая и мимоходом шлепнул надоедливого москита на запястье. Нетерпеливым движением он содрал с себя белую миткалевую рубашку и стал массировать болевшие плечи. Пот стекал по его шее и предплечьям, блестел на мощной бронзовой груди. Да, чертовски жарко, даже для тропического побережья острова Цейлон.

Недовольство, горящее в темных глазах англичанина, росло по мере осмотра нескольких кустов, особенно когда он нагнулся и тщательно исследовал молодой кустик чая. К своей ярости, он увидел ту же самую вещь, которую видел на трех других растениях. Верхние листья высохли и сморщились. Нижние листья уже опали.

Пэйджен громко и длинно выругался на трех языках. Еще одна неделя такой погоды, и он лишится всей плантации! Он заметил, что один из тамильских рабочих боязливо отвел наполовину испуганный, наполовину любопытный взгляд и сделал жест, оберегающий от наваждений и несчастий.

Виконт отправился дальше, пытаясь скрыть свою ярость. Здесь он не был виконтом Сент-Сиром, а только mahattaya[8] для сингалезских рабочих и lat-sahib[9] для всех остальных.

Он был просто Пэйджен, нахальный чужеземный дьявол, который нарушал все приличия, работая на чайных полях рядом с простыми сборщиками; который щеголял обнаженным по пояс в полуденный зной, игнорируя защитную одежду и пробковый шлем, а иногда даже надевал одежду туземцев. Он был просто жестоким плантатором, который спал вполглаза или совсем не спал, вставая ночью, чтобы бродить по плантации, как один из леопардов, чье рычание тревожило темноту джунглей.

Пэйджен осторожно провел пальцами по новой розовой коже на скуле, покрывшей недавнюю рану. До сих пор этот шрам причинял ему боль, особенно после нескольких часов, проведенных на солнце, когда глаза щурились от яркого света. Хорошо еще, что глаз остался цел. Ублюдок, напавший на него сзади, еще поплатится за это.

Пэйджен прикрыл глаза, вспомнив, как близко к смерти был он той ночью, почти восемь недель назад. Охваченный нетерпением после трех месяцев, проведенных на борту парохода на пути из Англии, он забыл предпринять обычные меры предосторожности после высадки. Полный успех в маскараде под раджу Ранапура сделал его небрежным.

Но те трое людей, подкарауливших его в темном переулке в Коломбо, отнюдь не казались небрежными. Их обоюдоострые кинжалы были в тренированных руках. Этим нападением было отмечено возвращение Пэйджена домой. Сразу же вслед за этим последовала вереница других неприятностей – нападение на его рабочих, кража денег, поломка оборудования и уничтожение чайных кустов. Все это, без сомнения, была работа Джеймса Ракели.

Принц-купец ненавидел Пэйджена уже много лет, с тех пор как они разошлись во мнениях относительно выращивания мака на полях рядом с поместьем Пэйджена в Северной Индии. Пэйджен тогда выиграл сражение. Ни в его владениях, ни поблизости опиум не производился.

Но во время войны он лишился всего. И его красивый дом, и вся плантация были уничтожены восемь лет назад во время кровавого безумия Великого восстания. А Ракели был не тем человеком, который может забыть поражение. Он был публично оскорблен в тот горячий летний день, когда Пэйджен вырывал ряд за рядом несущие смерть маки и сжигал их в костре на виду у туземцев.

Ракели возвратился позже. Он прокрался в дом под прикрытием ночи и почти сумел перерезать горло Пэйджена, хотя потребовалась сила трех наемников, чтобы привести Пэйджена вниз. Но только почти. В этой схватке Ракели потерял два зуба, много крови и часть мизинца.

Это было слишком мягкое наказание для человека, который спровоцировал восстание сипаев. Для Ракели ничего не стоило продать армии патроны, зараженные трупным ядом. Но и индусы, и мусульмане после такого позора долгие годы сомневались в лояльности раджи.

Челюсти Пэйджена сжались при одной мысли о месяцах кровавой резни и безумной ярости, которые последовали за этим предательством. Большая часть ответственности за все эти ужасы лежала на Джеймсе Ракели.

Но сейчас у Пэйджена имелся более важный повод для волнений. Нахмурясь, он сидел на корточках и просеивал в пальцах горсть совершенно высохшей земли. Это была хорошая почва, превосходно подходившая для посадки хрупких саженцев чая. Но если муссонные ливни не начнутся в ближайшие дни, он потеряет все новые посадки. Его обширные плантации на высокогорных землях в Виндхэвене выдержат лишь немного дольше.

Губы Пэйджена сжались в тонкую линию. Плантация здесь, на побережье, была маленькой. Но ее потеря огорчила бы его, ведь эти экспериментальные образцы сулили прекрасные результаты, пока три недели назад не подули знойные ветры, обещающие засуху. Жестокие и непрерывные, они не прекращались от рассвета до заката, а крошечные листики чайных кустов темнели и сморщивались.