В тот же день из Лондона пришли более обнадёживающие известия. Германский морской атташе телеграфировал: «Английский король заявил принцу Генриху (брату кайзера. — В. М.), что Англия сохранит нейтралитет, если между континентальными державами вспыхнет война». Император ухватился за эту соломинку. Даже 29 июля он говорил Тирпицу, указавшему на двойную игру Лондона: «Я имею слово короля, этого мне достаточно». Вера в «пурпурный интернационал» снова подвела монарха. То, что эти слова ничего не значили, он осознал лишь 30 июля, получив отказ Грея от «торга», о чём ниже.
27 июля в Берлине поняли, что, по словам канцлера, «отклонением всех посреднических актов мы были бы всем миром признаны ответственными за пожар и были бы поставлены в положение действительных подстрекателей к войне. Этим создалось бы для нас невозможное положение и в нашей собственной стране, где мы должны сохранить вид, что нас вынудили к войне». Однако Германию британские предложения не устраивали, а Вена вовсе ничего не хотела слушать, сославшись на то, что война Сербии уже объявлена. 29 июля Никольсон записал: «Возможности дипломатии на настоящий момент исчерпаны». «Разговоры Грея с Лихновским и Бенкендорфом 27 июля, — считал Полетика, — едва ли не последние значительные события в процессе той работы, какую провёл Грей по развязыванию войны. С 27 июля все переговоры Грея и его предложения об улаживании конфликта неинтересны». Министр мог умыть руки, поскольку его предложение провалилось. Однако возникает вопрос: насколько искренним оно было?
Одним из первых, ещё во время войны, в искренности Грея усомнился профессор Бёрджес, видевший в его действиях с самого начала кризиса единый чёткий план. Он преувеличивал, поскольку стратегия британского министра как раз предусматривала невмешательство в события и следование за ними, пока узел конфликта не завяжется намертво — чему вольно или невольно, но активно содействовали остальные державы — и пока решающее слово не останется за Англией. Лютц верно указал, что ситуацию могли изменить только немедленные решения на высшем уровне — например, решительное заявление об участии в войне на стороне Антанты, которое могло остановить Германию.
Грей же, по словам Полетики, в эти дни «по-прежнему сыплет «мирными» предложениями направо и налево, непрестанно говорит о мире, имея при этом целью до поры до времени ещё скрывать от противника подлинную позицию Англии, создать впечатление того, что он прилагает неслыханные усилия для мирного урегулирования конфликта, чтобы скрыть от масс надвигающуюся опасность, поставить Англию в положение страны, подвергающейся нападению, и, наконец, по возможности оттянуть выяснение позиции Англии до получения «твёрдых решений» кабинета. Начиная с 27 июля задача добиться «твёрдых решений» кабинета, иными словами, добиться его согласия на войну, становится для Грея самой главной и самой щекотливой, и он отдаёт ей все свои силы».
Сторонниками войны с Германией были консерваторы, находившиеся в оппозиции, и «либералы-империалисты» — меньшинство правящей Либеральной партии. Однако это «подавляющее меньшинство» в лице Асквита, Грея, Холдена и Черчилля занимало ключевые посты в правительстве и в Совете имперской обороны, члены которого, в отличие от других министров, были своевременно оповещены о соглашении Грея—Камбона и о «беседах» генштабистов. Большинство парламентариев выступало против войны, отражая мнение избирателей: с момента прихода к власти в 1906 г. либералы пользовались поддержкой рабочих и мелкой буржуазии. Противники насмешливо прозвали их «малоангличанами» (Little Englanders) в противоположность империалистически настроенным «великобританцам» (Great Britishers). На «защиту маленькой невинной Сербии» и даже на «борьбу с тевтонским милитаризмом» не собирались вставать не только рядовые англичане, но и министры.
Не было единого мнения и у деловых кругов: устранение Германии в перспективе сулило большие выгоды, но война могла нанести серьёзный и быстрый урон внешней торговле и снабжению метрополии. Сильные мира сего имели серьёзные основания опасаться — в случае войны и связанных с ней «чрезвычайных мер» — социального взрыва со стороны недовольных, от городской бедноты до ирландцев. Либералы развернули в стране масштабную программу социальных реформ, надеясь в этой области превзойти Германию, но из-за начала войны от неё пришлось отказаться. Позднее радикальные сторонники этих преобразований утверждали, что «либералы-империалисты» и консерваторы сознательно втянули Англию в конфликт, чтобы сорвать ненавистные им реформы.
Грей мог рассчитывать на санкцию парламента в случае соглашения с консерваторами и демонстрации правительством единой позиции. 27 июля на заседании правительства он предложил коллегам быстро и определённо «решить, примем ли мы активное участие в общеевропейском вопросе рядом с двумя великими державами Антанты или останемся в стороне и сохраним абсолютный нейтралитет». В случае второго варианта министр пригрозил отставкой. Об этом мы знаем из записей лорда Морли — председателя Тайного совета (заместителя премьер-министра) и лидера либералов-пацифистов. Грея открыто поддержал только его друг Черчилль; даже Асквит и Холден не спешили раскрывать карты. 11 министров выступили против войны, ещё трое заняли нейтральную позицию, выжидая, какая сторона возьмёт верх. Министр финансов Дэвид Ллойд-Джордж уверял обе стороны, что он «всей душой» с ними, но и с его участием «военная партия» насчитывала лишь 5 человек.
Дискуссии шли до 3 августа и чуть не привели к правительственному кризису. Кабинет разбился на фракции, которые совещались отдельно друг от друга перед общими заседаниями. Но если «штатские» теряли время в разговорах, «военные» начали действовать. Уже 24 июля, после заседания, на котором Грей без каких-либо комментариев огласил австрийский ультиматум, Черчилль заявил, что «может возникнуть война». Флот в полной боевой готовности находился в Портленде, поскольку в 1914 г. большие манёвры были заменены пробной мобилизацией. «Ни в одну минуту за последние три года мы не были так полностью готовы», — утверждал Черчилль. Но он, по словам Полетики, «претендовал на большее»:
«Одной мобилизации ему было мало. В разыгравшемся кризисе он считал своей главной задачей «добиться уверенности, что дипломатическая ситуация не опередит морскую и что Большой флот[28] окажется в своей военной базе ещё до того, как Германия будет в состоянии узнать, вступим мы или не вступим в войну, и, следовательно, по мере возможности ещё до того, как мы решимся сами» (слова Черчилля. — В. М.). Фактически это значило, что, пока сэр Эдуард Грей будет внушать Германии надежду, что Англия сохранит нейтралитет, Черчилль постарается поставить уже мобилизованный английский флот в исходное стратегическое положение для нанесения удара. Все меры, принятые Черчиллем в эти дни, — концентрация боевых эскадр Средиземного моря[29] и китайских вод, патрульных и тральных флотилий, усиление охраны побережья, нефтехранилищ, военных складов и т. п., сосредоточение гидроавиации и перевод Большого флота из Портленда в военную базу на Оркнейских островах — преследовали именно эту цель. В переводе на сухопутные масштабы они были бы равносильны, например, всеобщей мобилизации и сосредоточению армий на границе». Петербург был оперативно проинформирован об этих действиях военным агентом в Лондоне.
Черчилль ставил себе в заслугу оперативное принятие мер без санкции палаты общин, которая, «едва выскочив из опасности, конечно, действовала бы дальше исходя из допущения, что участие Британии в войне на континенте было бы преступным безумием». Такой тактики он придерживался и позднее. Черчилль преувеличивал германскую военную мощь и преуменьшал английскую, требуя увеличения ассигнований на оборону, а с началом Второй мировой войны не уставал напоминать о своей правоте: дескать, я предупреждал. Задумывался ли он о том, что сам приближал новый конфликт, поддерживая непрерывное состояние «военной тревоги», чем разрушал остатки доверия в международных отношениях и побуждал Гитлера к ответному блефу и авантюрам?
