«Его постоянно беспокоит, вопреки всем видимостям, именно угроза германской гегемонии, он с тревогой следит за некоторыми её успехами. Он гораздо больше кажется нерешительным, чем это есть на самом деле. Его ум иного характера. Если он иногда быстро принимает решения, то это после очень долгих размышлений. У него очень сильно чувство, что он является здесь столпом Антанты и прирождённым борцом за неё, так как с ней связана вся его политика и всё его будущее. Он не любит повторно выступать со своими предложениями и особенно угрожать, если только нет твёрдых решений относительно дальнейшего образа действий, и в особенности до тех пор, пока Тройственный союз очевиднейшим образом не поставит себя в положение явно виновного, что необходимо для английского общественного мнения. Как мы видели, он уже близок к тому, чтобы поставить ловушку Тройственному союзу».

Посол просил не подгонять Грея к заключению формального альянса с Россией, который пришлось бы представить на рассмотрение парламента, не согласного даже на союз с Францией. Петербург хотел гарантий, поэтому 15 апреля Сазонов писал Бенкендорфу:

«Само собой разумеется, что при настоящих условиях не может быть речи о союзе между нами и англичанами наподобие существующего между Россией и Францией, но из этого ещё не следует, что никакое соглашение, заключённое в целях совместной защиты наших жизненных интересов, которые подвергаются опасности от установления германской гегемонии в Европе, не является желательным или возможным. Надо чтобы англичане, пропитанные своим старым островным недоверием, не теряли из виду непреодолимой необходимости, которая заставит их принять активное участие в борьбе против Германии в тот день, когда эта последняя предпримет войну, целью которой будет лишь нарушение, к своей выгоде, европейского равновесия.

Не лучше ли будет со всех этих точек зрения предохранить себя раз навсегда против бесконечного числа опасностей, связанных с подобной возможностью, актом политической предусмотрительности, который пресечёт в корне растущее честолюбие Германии. Этот акт, который, по моему мнению, много выиграет, если не будет секретным, Англия могла бы предусмотрительно снабдить всеми теми гарантиями, которых потребует её общественное мнение, а также традиции её дипломатии. Риск, заключающийся в подобной политике, равен нулю, преимущества же очевидны. Предстоящие переговоры короля Георга с французскими государственными деятелями послужат, может быть, к тому, чтобы наметить первые вехи на пути будущего англо-русского соглашения».

21 апреля 1914 г. британская королевская чета прибыла в Париж. Грей изменил своему обычаю и поехал с ними, что говорило о важности визита. Об «обмене мыслями между французскими и английскими государственными людьми» мы знаем из первых рук. В официальном сообщении о переговорах Грея с премьером и главой МИД Думергом говорилось, что, «устанавливая результаты политики, проводимой, обоими правительствами совместно с Россией», они «пришли к соглашению о необходимости для этих трёх держав по-прежнему направлять свои постоянные усилия к сохранению мира и поддержанию равновесия». По просьбе Извольского Пуанкаре настойчиво склонял гостей к заключению с Россией хотя бы морской конвенции, которая позволит «освободить часть английских сил для энергических действий не только в Балтийском и Северном морях, но и в Средиземном море», защита которого возлагалась на Францию. Грей согласился с предложением сообщить в Петербург тексты секретных франко-британских соглашений и признал желательной морскую конвенцию.

Французские дипломаты доверительно сказали Извольскому, что «поражены выраженной Греем ясной и определённой готовностью вступить на путь более тесного сближения с Россией. По их убеждению, высказанные им оговорки относительно Асквита и других членов кабинета имеют лишь формальный характер, и если бы он не был заранее уверен в их согласии, он воздержался бы от столь конкретных предложений». В согласии Асквита, Холдена и Черчилля Грей был уверен, а остальные его не беспокоили. Вернувшись в Лондон, он несколько недель (!) ничего не сообщал коллегам об итогах поездки, хотя правительство собиралось ежедневно для обсуждения бюджета и ситуации в Ирландии, где не прекращались кровопролитные антибританские выступления (потому Берлин считал вступление Англии в войну маловероятным). Грей отчитался только перед Асквитом, который, «не связывая пока кабинета, ответил, что он не видит никаких непреодолимых препятствий для осуществления проектов, о которых шла речь в Париже». Эти слова были переданы русскому и французскому послам.

Как говорится, умному достаточно. «Дело идёт о предполагаемых военных соглашениях между Россией и Англией наподобие существующих между Англией и Францией, — писал Бенкендорф. — Эти последние будут нам строго секретно сообщены обоими правительствами, после чего императорскому правительству надлежит сделать английскому правительству аналогичное предложение. Трудно предполагать, что все (британские. — В. М.) министры сразу подпишутся под этим без всякого сопротивления. Однако твёрдое мнение истинных лидеров кабинета (курсив мой. — В. М.) одержит верх, в чём я не сомневаюсь». «Я сомневаюсь, — продолжал посол, — чтобы возможно было найти более солидную гарантию для совместных военных действий в случае войны, чем сама идея Согласия в том виде, в каком она обнаружилась, подкрепленная существующей договорённостью по военным мероприятиям».

Умному достаточно, но Сазонов продолжал настаивать. Посол, который был намного старше и опытнее, осторожно поправлял министра, успокаивал его и просил не торопиться. Таким «успокоительным средством» можно считать фразу в одном из летних писем: «В глазах рядового обывателя единственная война, которая была бы и осталась бы популярной, — это война с Германией. Вот анализ той базы, на которой Грей располагает свои батареи. Он в ней уверен, и именно потому мы, безусловно, заинтересованы помочь ему, когда нам это возможно».

Только 13 мая министр проинформировал правительство о парижских договорённостях, заодно рассказав о своём соглашении 1912 г. с Камбоном, и получил согласие на переговоры с Россией. Через шесть дней Сазонов представил царю записку о том, что британское адмиралтейство уполномочено «вступить в переговоры с французским и русским военно-морскими агентами в Лондоне с целью выработать технические условия возможного взаимодействия морских сил Англии, России и Франции». «Очень важное известие», — пометил на полях Николай. 19 мая Грей и Камбон вручили Бенкендорфу копии своих писем. «Несмотря на эластичность формул и малую точность терминов, дело идёт об активном сотрудничестве, — подчеркнул посол в докладе Сазонову. — Я придерживаюсь того мнения, что железо следует ковать, пока оно горячо, и адмиралтейства должны вступить в контакт как можно скорее, без промедления».

В Петербурге опасались, что Грей не выполнит данных в Париже обещаний, сославшись на невозможность убедить коллег. Британский министр, с одной стороны, заверял партнёров, что всё в порядке, с другой — ждал удобного случая, чтобы «протолкнуть» проект в правительстве, когда его члены будут заняты другими, более важными для них вопросами. Морская конвенция осталась неподписанной, потому что информация о ней просочилась в прессу уже в середине июня, вызвав тревогу в Лондоне и раздражение в Берлине. В палате общин Грей повторил сделанное годом раньше заявление Асквита, что «в случае европейской войны у Англии не имеется никакого соглашения, которое связывало бы свободу её решения относительно участия в войне». Германскому послу Лихновскому он сказал: «Между Англией, с одной стороны, и Францией и Россией — с другой, не существует никакого союза и никакой военной или морской конвенции». Но счёл нужным добавить, что «отношения трёх правительств были всё же до такой степени близки, что в течение этих последних лет они постоянно «беседовали обо всём», и что связь между правительствами была так тесна, как если бы они были в союзе». Умному достаточно.