Воззвание к нации, извещавшее о вступлении в войну, было велеречивым: «Идеал нашей нации ведёт нас к уничтожению нашего московского врага для того, чтобы благодаря этому установить естественные границы нашей империи, которые включат и объединят все ветви нашей расы». Манифест Николая II от 20 октября (2 ноября) об объявлении войны гласил: «Безрассудное вмешательство Турции в военные действия только ускорит роковой для неё ход событий и откроет России путь к разрешению завещанных ей предками исторических задач на берегах Чёрного моря».

Италия была членом Тройственного союза с момента его создания в 1882 г., хотя представить её искренним союзником Австро-Венгрии было, мягко говоря, проблематично. Объединение Италии, завершившееся в 1870 г., проходило в непрерывной борьбе с Австрией, потерявшей в результате этого часть территорий. Однако и к 1914 г. в её составе оставались земли, населённые итальянцами, прежде всего Трентино и Триест, которые в Италии называли «ирредента» или «неосвобождённые территории». Расставаться с ними Австрия не собиралась ни при каких условиях. В области внешней политики Вена стремилась не допустить экспансии Рима на Балканах. Итальянцы хотели видеть Адриатическое море своим «внутренним озером», а в перспективе мечтали о господстве и над Средиземным. «Было бы гибельным для Италии, — сделал вывод Готлиб, — способствовать возвеличению Австрии. Подлинные интересы Италии требовали поражения Австрии».

С весны 1914 г. правительство Италии возглавлял националист Антонио Саландра. Его позиция в отношении противоборствующих блоков была очень простой: выбирать следовало тот, союз с которым даст больше возможности для внешней экспансии. Несмотря на формальное членство в Тройственном союзе, Италия ещё в начале 1900-х гг. заключила два тайных соглашения с Францией, по которым стороны гарантировали друг другу нейтралитет в случае войны. В Берлине и Вене, видимо, не знали об этом, но догадывались, что рассчитывать на помощь Италии, видимо, не придётся. Главное, чтобы она оставалась нейтральной.

Реакция Рима на сараевское убийство была сдержанной. «К негодованию об этом злодеянии примешалось и чувство избавления от неопределённой опасности, — сообщил Сазонову 17(30) июня посол Анатолий Крупенский. — Его (эрцгерцога. — В. М.) недружелюбные чувства к Италии и воинственные наклонности считались установившимся фактом, и с его кончиной шансы мира увеличились. Сан-Джулиано (глава МИД. — В. М.) мне сказал: «Преступление ужасно, но дело мира от этого не пострадает». Но что хуже и бессердечнее, это своего рода демонстрация в большом кинематографе Рима, где публика, узнав о сараевской трагедии, потребовала королевский марш. Оркестр исполнил его при аплодисментах зрителей. Вот как народ любит здесь Габсбургов», — подытожил посол.

Вена предъявила ультиматум Белграду, не проконсультировавшись с Римом и поставив его в известность одновременно с другими странами. Взявший курс на войну, Берхтольд сделал это совершенно сознательно — чтобы Италия не вмешалась с «мирным посредничеством». Австрийцы видели в ней не союзника, но соперника, если не врага. В Берлине тоже промолчали. Саландра и Сан-Джулиано предпочли «ничего не знать», тем самым избежав ответственности, хотя как минимум догадывались о готовящихся решительных шагах.

Австрийская «игра в молчанку» дала итальянцам ещё один козырь. Статья I договора о Тройственном союзе гласила: «Стороны обязуются обмениваться взглядами относительно могущих возникнуть политических и экономических вопросов общего характера». По статье VII Вена и Рим обещали в случае изменения «статус-кво в области Балкан или оттоманского побережья и островов в Адриатике или Эгейском море» путём «временной или постоянной оккупации» делать это лишь по предварительному взаимному соглашению. Более того, соглашение должно быть «основано на принципе взаимных компенсаций за всякую территориальную или иную выгоду», полученную другой стороной. Одним словом, Австрия не собиралась ни предупреждать Италию, ни делиться с ней.

На этом основании римский кабинет посчитал австрийский ультиматум нарушением договора, а объявленную Сербии войну — агрессивной. «Учитывая оборонительный и предохранительный характер Тройственного союза, Италия не обязана приходить на помощь Австрии, если она окажется в состоянии войны с Россией», — телеграфировал Сан-Джулиано 24 июля своим послам в Берлине и Вене для передачи дальше. «Однако, — добавил он, — тот факт, что мы не несём никаких обязательств в этом вопросе, не исключает возможности, что мы, быть может, сочтём необходимым принять участие в могущей разразиться войне, если это будет соответствовать нашим жизненным интересам». Как заметил Готлиб, «Италия ухитрилась в одно и то же время отказаться от своих обязательств по договору и требовать для себя вытекающих из него выгод».

3 августа Италия заявила о своём строгом нейтралитете. Получив от короля Виктора-Эммануила II телеграмму об этом, кайзер сделал напротив его имени пометку: «Негодяй». Нет, Вильгельм не ждал активного участия августейшего собрата в войне, но понимал, какую политику избрали в Риме. Более жёсткая по отношению к Антанте позиция Италии могла как минимум связать какое-то количество французских дивизий на границе с ней, что было особенно важно в первые недели войны. «История отомстит Италии за её измену, — писал 5 августа начальник германского генштаба Мольтке своему австрийскому коллеге. — Да дарует вам Господь ныне победу, чтобы вы впоследствии смогли свести счёты с этими негодяями». Официальная и полуофициальная пропаганда подобных выражений избегала, но могла говорить о «номинальном участии» Рима в Тройственном союзе.

Объявив о нейтралитете, Италия немедленно начала торговаться с обеими коалициями. И та, и другая дали ей понять, что оплачено будет только участие в войне. Начало конфликта складывалось успешно для Германии. «Если бы счастье и дальше не изменяло кайзеру, — иронизировал Готлиб, — Рим, вероятно, сделал бы открытие, что данная война представляет собою крестовый поход европейской цивилизации против русского варварства и французской безнравственности. Но полководец в ранге императора споткнулся на Марне». Уже 30 сентября в докладе королю Саландра исключал возможность выступления на стороне Тройственного союза, а из оставшихся вариантов предлагал присоединиться к Антанте, но не раньше весны, чтобы успеть подготовиться.

Франция и Россия не возражали против того, чтобы Италия отвоевала у Австрии Трентино и Триест, но Саландра хотел получить что-то и без войны — например, Савойю, ставшую французской в 1859 г. Итальянцы хотели гарантий, прежде чем откажутся от нейтралитета, союзники настаивали на обратном порядке. После битвы на Марне, в которой немцы не победили — что было равносильно проигрышу, — акции Италии в союзных столицах поползли вниз. Торговый атташе посольства в Париже граф Сабини, доверенное лицо премьера Саландры, всё это время вёл конфиденциальные переговоры с французскими политиками, включая Клемансо, который не был членом кабинета, а потому имел полную «свободу рук». Никаких результатов они не дали, поэтому обойдёмся без подробностей.

После смерти Сан-Джулиано 16 октября Саландра реформировал кабинет министров, введя в него несколько сторонников Антанты, включая нового главу МИД Сиднея Соннино. Свою политику премьер назвал «священным эгоизмом для Италии». На языке тогдашней дипломатии это было посланием заинтересованным сторонам о том, что торг уместен, но будет трудным. В Берлине намёк поняли и отправили послом в Рим князя Бернгарда фон Бюлова, бывшего канцлера и министра иностранных дел, признанного мастера Большой Политики. За «сожжение мостов» — если не участие в войне, то хотя бы открытое проявление враждебности к Антанте, — он готов был обещать итальянцам не только долю трофеев, но и австрийский Трентино. «Мы должны добиться сотрудничества Италии, а это недостижимо без ваших территориальных жертв», — сказал Бюлов австрийскому послу в Риме при первом же свидании.