Дамочка что-то заказала и, не с первого раза взгромоздившись на барный табурет, коротала время до очередного дринка, изучая немногочисленный пока контингент заведения. Встретившись глазами с Русаковым, она наградила его одобряющей улыбкой, однако мимика Андрея никак не отреагировала на подобную симпатию. В отличие от мозга, в котором автоматически запустился «бортовой компьютер», определяя оптимальный набор прикормок и наживок: «Ваенга… Стас Михайлов… „Все мужики — сволочи“… „Рыцари в наш век перевелись“… Шампанское? Нет, скорее мартини…»

— …Андрей! Вы меня слушаете?

— Да-да. Я весь во внимании.

— К сожалению, я вынужден вас покинуть, так как у меня назначена еще одна важная встреча. Но я обязательно подумаю над вашим предложением.

— Как долго?

— А каким лимитом времени вы располагаете?

— Дней пять. Максимум — неделя.

— Хорошо. Я постараюсь дать ответ в течение этого срока.

— Только не затягивайте. И в любом случае отзвонитесь: «да» — значит «да», ну а «нет» — оно, как известно, тоже ответ.

— Боюсь, к обозначенному сроку я могу не успеть собрать столько наличности. Вы же предпочитаете работать с кэшем, не так ли?

— Ценю вашу деликатность. Но в любом случае бо́льшим временем я не располагаю. Так как собираюсь в конце следующей недели покинуть этот город, знакомый до слез.

— Неужто всех местных вдовушек успели окучить? — невинно поинтересовался антиквар.

— Ну что вы! На «всех» и всей жизни не хватит, — ничуть не смутившись, ответил Русаков. — Просто опасаюсь, что мои рыжие кудри малость примелькались.

— Почему рыжие? Вы же, если глаза мне не изменяют, натуральный, с благородной проседью брюнет?

— Советую, Анатолий Яковлевич, почаще перечитывать классическую, а не только специальную литературу. Уверяю вас, в жизни весьма часто пригождается.

— Благодарю за совет, непременно воспользуюсь. Да, а куда думаете податься, если не секрет?

— Не секрет. В предгорье Кудыкиных гор, в славный курортный городишко Гдетотамск. Не доводилось бывать?

— Кхе… А вам, Андрей, пальца в рот не клади!

— На том стоим, — пожал плечами Русаков. — Да и чужими пальцами сыт не будешь…

Едва антикварных дел мастер, раскланявшись, удалился, Андрей поспешно достал мобильник, поменял сим-карту и вызвал из памяти один из немногих забитых на нее номеров:

— Эдик?.. Ты где сейчас?.. Значит, так: бросай свой «секонд» и срочно подъезжай на Малую Морскую. Кафе «Погребок»… Да, рядом с Исаакиевской площадью… Работаешь даму за барной стойкой… Сценарный план такой же, как с Мариной с Искровского проспекта… И давай поживее…

Завершив разговор, Русаков прикурил от дорогой зажигалки и продолжил демонстративно «не замечать» взглядов дамочки. Которые раз от разу становились все более призывными…

Анна Николаевна тихо плакала в платочек, Петр Николаевич уже в открытую прикладывался к бутылке, а Петрухин продолжал насиловать мозг, лихорадочно вспоминая: какие еще толковые вопросы он не успел озвучить. По всему выходило, что запас толковых давно истощился.

— Если честно, просто не представляю, за что еще в вашем случае можно зацепиться.

Всхлипывая, Анна Николаевна пожала плечами, а Московцев что-то пробормотал себе под нос.

— Да! — вспомнил Дмитрий. — А в каком ресторане вы ужинали?

— Не знаю… не помню. В каком-то очень уютном кафе, на Васильевском.

— А поточнее?

— На Седьмой линии. Или Шестой. Словом, где-то в районе пешеходной зоны. Какое это имеет значение?

— Возможно — никакого. А возможно, имеет. Многие люди склонны посещать одно и то же заведение. И их там, соответственно, могут знать.

— Андрей был в этом кафе впервые, — нетерпеливо сказала Анна Николаевна.

— Понятно… А как он расплачивался? Наличными или по карте?

— Наличными.

— Жаль.

— Извините, но это-то вам зачем знать?

— Раз я спрашиваю, значит, нужно, — огрызнулся Петрухин, но сразу взял себя в руки. — Поймете, дорогая моя Анна Николаевна! Мы с вами сейчас пытаемся отыскать хоть какие-то зацепочки, которые приведут к вашей сабле.

— К Андрею, господи! К Андрею!

— Это почти одно и то же. Отыщем вашего Андрея, отыщется и сабля. Возможно.

— А возможно, и нет? — встрепенулся Петр Николаевич.

— Возможно, и нет. Мы ведь не знаем, куда и кому он продал или намеревается продать саблю… Кстати, Анна Николаевна, вы сказали Андрею, сколько стоит фамильный раритет?

— Что? А, да… да, я сказала. Но он не придал этому никакого значения.

Мужчины переглянулись. При этом Петрухин просто покачал головой, а Петр Николаевич шепнул одними губами: «Дура».

— Понятно, — резюмировал Дмитрий. — Он не придал этому никакого значения. Ай-ай-ай, какой невнимательный… беда прямо. А что еще вы можете вспомнить про Андрея: наклонности, привычки, что-нибудь особенное?

Анна Николаевна посмотрела на него растерянно.

— Вспоминайте, вспоминайте… иначе ничего у нас с вами не получится.

— Андрюша, — сказала она после долгой, мучительной паузы, — он очень хорошо читает стихи.

— Да-а, это, пожалуй, зацепка, — Петрухин едва не застонал от подобной наивности. — Послушайте, а ведь вы у нас художник? По образованию?

— Да.

— Нарисовать его портрет сможете?

— Видите ли, я всегда была не очень сильна в портрете… Нет, пожалуй, не смогу. Вот если бы пейзаж или натюрморт…

— Угу. Натюрморт ему в рот! — пьяно скаламбурил Московцев.

— Согласен. Натюрморт в данной ситуации нам вряд ли поможет, — снивелировал «братскую» грубость Петрухин. — Ну а хотя бы описать словами?

Женщина (хвала богам!) перестала плакать и с готовностью кивнула:

— Я… я попробую. Да-да, я попробую… и у меня обязательно получится. Ведь я столько раз представляла его себе!..

Пятнадцать минут спустя Петрухин не без удовольствия покинул не самую гостеприимную квартиру, унося с собою гомеопатический улов в виде визитки Московцева (ажно на трех языках) и цветное фото сабли восемнадцатого века. Не успел он, впрочем, выйти во двор-колодец и вдохнуть в легкие относительно свежего вечернего воздуха, как откуда-то сверху донеслось раскатистое:

— Дмитрий Борисович! Будьте так любезны, задержитесь на минутку! Я сейчас к вам спущусь!

Петрухин чертыхнулся и полез в карман за сигаретами.

Вскоре из подъезда выкатился запыхавшийся Московцев — в давно не стиранном халате и в домашних шлепанцах на босу ногу. На респектабельного шведа в данную минуту он никак не тянул.

— Ради бога, извините! Просто я… не хотел об этом при Аньке говорить!

— Слушаю вас.

— Я хочу, чтобы вы были в курсе: я ведь премию установил за розыск сабельки-то. Пять процентов от стоимости… нормально?

— Три тысячи долларов? — озвучил вслух Дмитрий.

— Почему три тысячи? Я имел в виду две.

— Странно. Вы, кажется, назвали цифру «пять процентов»?

— Да, именно пять.

— Но ведь пять процентов от шестидесяти тысяч составляет три тысячи долларов, — пояснил Петрухин, откровенно забавляясь. — Разве не так?

— Э-э, видите ли, Дмитрий Борисович, шестьдесят тысяч — цена, скажем так, условная. По аналогии, так сказать… Шестьдесят тысяч я назвал потому, что, насколько мне известно, за такую сумму на аукционе Сотбис была недавно продана аналогичная сабля. Но та вся была в бриллиантах… а наша-то скромная. Ей красная цена тысяч сорок. Не более! Уверяю вас — не более. Скорее всего — значительно меньше. Так что две тысячи долларов — это, согласитесь, очень разумная премия?

«Да, Петюня, ну ты в натуре — жлобяра! Абсолютно точно сказал Брюнет — редкостное говно!» — подумал Петрухин, а вслух ограничился лаконичным:

— Согласен… Вот только денежные вопросы вам лучше обсудить с Голубковым.

— Помилуйте! При чем здесь Брюнет? Я хотел вас лично… с коллегой… стимульнуть.

— Мы с Леонидом Николаевичем тронуты вашей заботой.

— Скажите, у вас уже есть какие-то идеи?