Толпа внесла меня внутрь, сжала со всех сторон, я уцепился за поручень и потому удержался при стартовом толчке. Какой-то старик навалился, наступил на ногу, пробормотал извинения, потом принялся изучающе рассматривать меня внимательными голубыми глазами.

– Ты молод, силен, тебя наверняка любят женщины, почему же взгляд твой грустен? – неожиданно произнес он. – Где и что болит у тебя?

Я даже растерялся от такой проницательности. И раскованности. Навойцы очень сдержанны, они привыкли держать дистанцию и, как правило, не заговаривают с незнакомыми людьми. Правда, старший по рангу может обращаться к младшему, это допустимо. Но старик не похож на начальника. Да и какой он старик? По нашим меркам, ему лет сорок…

– Грустен потому, что мой друг болен, – сказал я первое, что пришло в голову.

– Это действительно печально, – согласился старик, улыбаясь и буравя меня пронизывающим взглядом. – Однако тоска не поможет больному другу. А улыбка, с которой ты придешь к нему, вселит уверенность, надежду.

Смотри ты, философ!

Пришлось изобразить ответную улыбку. Почему они все время улыбаются? Похоже, что их удовлетворение жизнью и постоянная веселость искренние… Но какие основания для веселья? Влачат жалкое существование. Еда их скудна, круг развлечений и интересов узок, все время находятся под угрозой болезней, ареста, они так мало живут, начальники лгут им, они знают, что им лгут, и… И они веселятся, смеются, полны оптимизма. Странно…

– Грусть влечет ссоры, – продолжал старик. – Муж и жена скандалят, сосед из-за пустяка убил брата, другой сосед бросился из окна головой вниз…

Однако он наблюдателен! И умеет анализировать… Я сообщал в своих отчетах о нарастающей напряженности в навойском обществе. Больше стало ссор, бытовых драк, убийств и самоубийств. В отделе требовали конкретики: цифр, процентов, выводов о причинах. Но я опирался на свои наблюдения. А вот и подтверждение им…

Я с интересом посмотрел на старика. Простой человек, с аналитическим умом. Правда, возраст… Но все же…

– Как вас зовут, почтенный?

– Гражданин первой категории Нурк Дод, – кротко ответил тот.

Интересно! Что же первый делает в автобусе желтого квартала?

Я протянул ему свою визитку.

– Зайдите как-нибудь ко мне. С удовольствием поговорю с вами о добре и зле…

– Спасибо за предложение, я непременно им воспользуюсь, – с достоинством кивнул первый и хотел поднести визитку к глазам, но из-за тесноты не смог и привычно сунул в нагрудный карман пиджака. Качественная ткань, насколько можно разглядеть – хороший пошив… Странно все это! Может, ему понизили категорию и он бывший? Тогда все понятно. Хотя что, собственно, понятно? И почему он так внимательно смотрит?

– Очень хорошо, буду вас ждать! – Я дружески кивнул. – А сейчас – до свидания, моя остановка…

И я принялся проталкиваться к выходу.

Художественный магазин-салон «Мазок маэстро» находился в центре города, который считался общей зоной и где фасады домов не были окрашены отличающей краской. В общей зоне в основном располагались учреждения, магазины, рестораны. Жили здесь граждане первой категории, хотя и вторая категория имела право тут селиться, если позволяли деньги. И гулять здесь не возбранялось любому, кроме, разумеется, низшей категории. Да и зеленых тут не особо приветствовали.

Я прошел квартал и с удовольствием увидел свой магазин. Не пожалев денег, я отделал его диким камнем, наподобие гранита, отчего «Мазок маэстро» приобрел дорогой и солидный вид, как и подобает хранилищу высокого искусства. Салон был только прикрытием (снова слово из злых книг), но я любил его и проводил здесь много времени, для чего устроил даже удобный кабинет в глубине, с выходом на соседнюю улицу, что создавало дополнительные возможности в критической ситуации.

Небольшой, но хорошо освещенный зал увешан картинами разных размеров и заставлен скульптурами, среди которых вряд ли найдется пять-шесть, заслуживающих внимания. Абсолютно доминирует одна тема – любовь. Но в двух совершенно разных проявлениях: разнузданная плотская страсть и истовое поклонение «Отцам-руководителям». Произведения, относящиеся к последней теме, носят аллегорический характер, так как ни Отцов-руководителей, ни самого Мудрейшего никто никогда не видел. Поэтому рисовать их легко: размытые благостные лики, озаренные светло-розоватыми лучами восходящего Тора, толпа с ручными транспарантами, устремленная куда-то вдаль, где так же розово и светло на небе… С этим справится не только самый слабый художник, но и любой ремесленник! К тому же данное направление в живописи почетно – власть поощряет проявления лояльности. Самое удивительное, что такие работы продаются еще лучше, чем эротические: они приобретаются для общественных помещений, школ и институтов, кабинетов руководителей, администраторов различных уровней. Для наиболее высоких кабинетов и для подарков юбилярам высокого ранга делают специальные заказы известным художникам…

Отвлекшись, я чуть было не сбил большую мраморную скульптуру «На четвереньках». Скульптор запечатлел молодую, крупного телосложения даму, присевшую на корточки. Все было очень реалистично, с проработкой отдельных деталей. У земного наблюдателя возникло бы впечатление, что дама только что справила малую нужду либо собралась это сделать. Но применительно к особенностям навойской анатомии такая трактовка отпадала. Что имел в виду автор, оставалось за пределами моего понимания.

Рядом стояла не менее выразительная композиция «Зарядка». Примерно такая же дама приподнялась на цыпочки и, воздев руки вверх, изо всех сил тянулась к небу. Рельефно выделялись напряженные мышцы ног и спины, каменно затвердели ягодицы, а то, что напоминало сжатый рот в районе крестца, было изображено гиперболично: с высунутым язычком… А сзади изумленно замер мальчик, прикрывая ладошкой возбужденный пенис.

Честно говоря, вначале меня шокировала такая вседозволенность. Но оказалось, что она касается только штучных произведений искусства, поточное производство исключалось. Стриптиз был категорически запрещен, «обнаженка» в кино исключалась начисто, если удавалось разоблачить какого-нибудь фотографа, снимавшего голую натуру, его сразу же арестовывали. Судебные заседания широко освещались, а вынесенные приговоры вызывали горячую поддержку общества. Вместе с тем в центральных районах беспрепятственно работали стриптиз-клубы, а проституция вроде как осуждалась, но не запрещалась, а значит, и осуждалась не по-настоящему, ибо если что-то осуждалось всерьез, то выжигалось каленым железом… Вот и разберись тут в навойской морали!

– Здравствуйте, хозяин! – Из-за «Зарядки», широко улыбаясь, выскользнула Мони и, приложив правую ладонь к груди, наклонила голову.

Я ответил таким же жестом, хотя старший по положению мог бы обойтись и без этого знака уважения.

– И я приветствую тебя, старательный продавец! Как торговля?

Мони грустно улыбнулась:

– Покупателей не было. Только…

– Что «только»?

– Вчера опять приходил этот Зетт Ге…

– Кто?

– Десятник народных защитников…

– Что ему нужно было?

– Он сказал, что пришел полюбоваться картиной рисовальщика Туге «Первая брачная ночь». Стоял и смотрел. Долго. Потом начал вызывающе разглядывать меня, будто это я лежу на той кровати. Было очень противно…

– И что потом?

– Ничего. Уходя, сказал, что картина могла бы украсить его спальню. Это неспроста. Каждый день приходит и толчется подолгу. Сегодня опять, наверное, заявится…

Неспроста? Но я слишком крупная дичь для общей полиции… За мной может охотиться только тайное ведомство. Скорей всего, десятником движет обычная корысть!

– Да отдай ты ему эту «Ночь»! От моего имени. Скажи, что, узнав о его интересе, хозяин решил сделать такой подарок.

– Нет, гражданин Чи! – Мони округлила глаза. – Совсем недавно вы ему уже дарили «Страстные объятия». Если его приучить, так он и его собратья вообще все растащут. У нас и так не много покупателей…