Корабли же обеспечивали Морскую бригаду продуктами, палатками, материалами, боеприпасами и вооружением.^{687}

В общей сложности в состав бригады вошли 2400 моряков, 2000 морских пехотинцев (часто эту часть Морской бригады называют Бригадой морской пехоты, что не корректно, так как они находились под единым командованием), 60 других специалистов (в первую очередь плотники) и 65 офицеров.^{688} Недостатка в добровольцах не было, для многих моряков было радостью сменить рутину корабельной службы на более или менее разнообразную работу на берегу.

Главный лагерь Морской бригады был расположен около Воронцовской дороги, примерно в 2 мили от Севастопольской бухты. Вскоре он стал предметом зависти армейских коллег, особенно из Легкой дивизии, чьи пикеты находились неподалеку. Умение моряков и на суше обустроить свой быт по-корабельному комфортно было признано всеми, особенно армейскими солдатами, ютившимися по ночам в траншеях, укрываясь от непогоды тонким одеялом. Как следствие, по данным Медицинского департамента английской армии в морской бригаде среди моряков за всю кампанию не было зафиксированных случаев обморожения и лишь 4 незначительных случая цинги. В тоже время среди их коллег, морских пехотинцев, за год осады было лишь 11 убитых, но 212 чел. умерли от болезней и почти все переболели цингой.

Нолан писал, что моряки вели себя на берегу так же, как привыкли делать это на корабле. Каждый вечер они собирались в кучки, курили, ужинали свининой, пили свой традиционный грог, и все это заканчивалось исполнением матросских песен, звуки которых доносились даже до Севастополя. Палатки скорее напоминали небольшие дачные домики, украшенные зеленью: полевыми цветами и листьями винограда. Почти они имели свои имена: от шутливых «Трафальгарские ягнята» или «Голубки с Беллерофона» до угрожающе-грозного «Месть за Синоп».^{689}

Немного уменьшилась холера — сказывалась хорошая продуваемость местности морским ветром. Воздушные массы не застаивались, воды было достаточно. В тоже время это не могло продолжаться долго, надежды на ее полное исчезновение оказались напрасными. Медицинская часть, особенно в английской армии, за недели в Крыму не стала лучше, а лишь усугубила свое плачевное состояние. Раглан устраивал разносы начальникам за валяющихся без всякого присмотра на голой земле больных в Балаклаве, за отсутствие палаток, за недостаток врачей…^{690} Помогало мало. Вскоре вновь на борт транспортов стали подниматься больные, а в госпиталях Турции и Болгарии их количество вскоре превысило число раненых, и этот арифметический показатель держался с дьявольской упорностью почти до конца кампании.

Тому причин было много. В тылу, особенно в Балаклаве, и на кораблях, царило полное пренебрежение санитарно-гигиеническими нормами, всякая профилактика кишечно-желудочных заболеваний отсутствовала. В войсках и на флоте предавались мечтам о скором завершении уже порядком поднадоевшей всем войны. Тыловые организации не думали, что этот быстро изгаженный ими же городишко надолго станет для них домом и игнорировали любой порядок, в том числе чистоту. Все было отдано на откуп случая и вскоре везение отвернется от англичан.

Моряков спасало, что корабельные врачи снабжали их все время достаточным количеством хинина и других медикаментов, позволявших первое время страховать личный состав от болезней. Остальная масса войск лечилась исключительно ромом и опиумом.^{691} Кроме того, почти все операции на кораблях делались при использовании хлороформа, уменьшая число умерших от ран.

Понятно, что войска высадились в Крыму не для прозябания в лагерях, и потому вскоре начались напряженные рабочие будни. Главными задачами бригады стали: доставка орудий, боеприпасов, постройка батарей и орудийных платформ. Это было подходящее дело для моряков, отличавшихся энтузиазмом, стремившихся сделать себе репутацию хороших вояк, в том числе на суше. Флоту редко предоставлялась возможность проявить себя на земле, и под Севастополем английские моряки решили не упускать такую возможность. В этом они были похожи на своих русских коллег. Хотя им досталась очень тяжелая работа, делали они ее всегда с энтузиазмом, без малейших признаков уныния.

Для вооружения осадных батарей, с кораблей начали сниматься орудия батарей верхних палуб. Например, линейный корабль «Лондон» отдал на берег 6 орудий.^{692} Всего флот дал 140 орудий на береговые батареи.

Казалось бы, что тут такого — сгрузи пушки на берег и ставь, где хочешь. Но, как известно, даже в десантных операциях XX в. наибольшую проблему составляла доставка тяжелого вооружения и имущества на позиции. Что же тогда говорить о XIX веке. Для доставки 68-фт. орудий от Балаклавы до линии батарей требовалось 30–40 лошадей, для 32-фт. немного меньше — 24 лошади. Но и это количество армия откровенно «зажимала». Но, если быть справедливыми, то армия не так уж и виновата. Лошадей было мало, а те, что имелись в наличии в полевой артиллерии «беспощадно использовались, невероятно страдая в службе».^{693}

Моряки быстро сообразили и, не растерявшись, «родили на свет» специальные повозки с 18-дюймовыми колесами, получившие название «грузовики». Теперь можно было тащить пушки и без лошадей. Вскоре окрестности Балаклавы увидели незабываемое зрелище. Каждое орудие было облеплено двумя десятками матросов. На самой пушке сидел самый талантливый из них, отличавшийся каким либо музыкальным дарованием и игравший на каком-либо музыкальном инструменте (флейта, скрипка и проч.). Каждый рывок сопровождался новым куплетом, припев подхватывался, и орудие метр за метром двигалось на самые крутые подъемы, изумляя сухопутных солдат и офицеров.^{694}

Все признавали, что суровая морская служба делала моряков более физически крепкими, нежели их армейские товарищи. Эвелин Вуд вспоминал: «Наверное, никогда еще 1200 человек не работали с таким усердием. Завтракали мы ежедневно в 5 часов, работу начинали в 5.30. За исключением одного часа в полдень работали до 6 часов вечера. Нужно было пройти к тому месту, которое должно было стать правым флангом атаки, восемь миль… Отряд не мог перетащить пушки, весом 4,56 тонны на это расстояние за одну смену».

В связи с этим кептен Лушингтон разделил силы на две смены: группу капитана Морсама (от Балаклавы до места встречи) и группу капитана Пиля (от места встречи до огневых позиций).^{695}

Все говорило о том, что союзники начали действовать академически. Алгоритм их действий был прост и полностью соответствовал бытовавшей теории осад и штурмов укрепленных позиций: «Когда какая-либо армия оперирует на неприятельской территории, и главнокомандующий решает начать осаду крепости — тот час же приступают к ее обложению. Выбор первых войск, предназначенных для этой цели, зависит от их боевой организации. Затем образуют немедленно специальный осадный корпус, к которому присоединяют артиллерийский и инженерный штабы. Полевая армия должна быть, как можно менее ослаблена, но все же может быть будет необходимо взять у нее часть линейных войск, чтобы присоединить к осадному корпусу целой армии».^{696}