Теперь все чаще и чаще тайком через границу пробирались на наш еще не затопленный фашизмом островок бежавшие от зверств, насилия, средневекового варварства люди. Мы искали встреч с ними и, слушая их рассказы о преступлениях штурмовиков, военном психозе, лагерях смерти, где томились тысячи невинных, с ужасом думали, что все это происходит совсем рядом и угрожает нам.

Как-то перед самым концом занятий в лесной дирекции меня вдруг попросили к телефону.

В трубке послышался незнакомый, вкрадчиво-вежливый голос:

— Сто извинений, пане Белинец, за беспокойство. Не затруднит ли вас зайти на несколько минут в полицейское управление, в шестую комнату? Когда? Желательно было бы сегодня, сейчас… Еще раз сто извинений.

Можно себе представить, как встревожил меня этот звонок. До сих пор в полицейское управление меня еще ни разу не вызывали. Зачем я им понадобился теперь?

Я вышел из дирекции в самом отвратительном настроении. Вначале мелькнула мысль о том, что надо бы предупредить Ружану, но она была не совсем здорова (мы ждали нашего первенца), и я не хотел ее тревожить.

Шестая комната.

Из-за стола навстречу мне поднялся человек неопределенного возраста в чине капитана.

— Прошу садиться, пане Белинец, — любезно пригласил он меня.

Я сел в кресло перед столом. Ни одной бумаги не лежало на нем, не было даже чернильницы. Казалось, единственным его предназначением было служить барьером между хозяином этой комнаты и ее посетителями.

— Пан Белинец родом с Верховины? Кажется, из села Студеницы?

— Да, так! — ответил я.

Очень красивое село! Когда я был еще скаутом, мы проходили там во время похода. Если память мне не изменяет, где-то поблизости имеется минеральный источник?

— И не один, — подтвердил я, — их много.

— Но я — то помню один, — сказал капитан, откидываясь на спинку кресла. — Мы устроили возле него привал. Вода кипела в нем, как в котле. Мы черпали ее кружками и пили, пили… Она хорошо утоляла жажду и чертовски возбуждала аппетит… А скажите, пане Белинец, — неожиданно спросил он, прервав самого себя, и меланхолическая улыбка, навеянная трогательными воспоминаниями детства, исчезла с его лица, — вы хорошо знали селянина, бывшего егеря Шенборна Горулю Илька?

Руки мои дрогнули, и по ним пробежал холодок.

— Знал, — ответил я как можно спокойнее.

— Он не родственник вам? — спросил капитан и, склонившись над столом, внимательно посмотрел на меня.

— Нет, не родственник.

— Но вы у него воспитывались, кажется, не так ли?

— Да. Он взял меня к себе, когда умерла моя мать.

— А когда вы его видели в последний раз?

— В Брно, — сказал я.

— На суде?

Я кивнул головой.

Капитан выдвинул ящик стола, достал оттуда листок бумаги и, протянув его мне, спросил:

— А таким, пане Белинец, вы его не видели?

В углу протянутого мне листка была наклеена небольшая фотография остриженного наголо человека. Это был Горуля. У меня сжалось сердце от тревоги за него.

— Что-нибудь произошло с ним? — спросил я в беспокойстве, предчувствуя недоброе.

— А разве пан Белинец не знает, что с ним произошло? — уклоняясь от ответа, спросил капитан.

— Я знаю только то, что он осужден, — произнес я глухо.

— А больше и я о нем ничего не знаю, — улыбнулся капитан. — Но таким, пане Белинец, вы его не видели?

— Нет, не видел.

— Ну вот и хорошо! — сказал капитан, пряча в ящик стола листок с наклеенной фотографией. — Не смею сомневаться в ваших словах. — И тотчас же, без малейшей паузы, перегнувшись через стол, вкрадчиво добавил: — А если вы что-нибудь узнаете о нем, могу ли я надеяться, что вы поставите меня в известность?

Самообладание чуть было не изменило мне.

— Кажется, пане капитан, вы принимаете меня за кого-то другого?

— Я принимал вас за государственного служащего, присягавшего республике, пане Белинец!

Последовала долгая пауза. Наконец капитан оттолкнулся от стола.

— Очень сожалею, — произнес он со своей вежливой улыбкой. — Да, очень сожалею, что у нас с вами не нашлось общего языка. Не смею больше задерживать…

Встревоженный пришел я домой и рассказал Ружане о моей беседе с капитаном в полицейском управлении.

— С Горулей что-то произошло, — говорил я, шагая взад и вперед по комнате, — или должно произойти.

— Почему ты так думаешь? — пыталась успокоить меня Ружана, хотя и сама не могла скрыть своего беспокойства.

— Зачем же им было вызывать меня в полицию? Ну зачем?

И вдруг догадка осенила меня:

— Бежал! Горуля бежал!

— Что ты, Иванку!.. — взволнованно воскликнула Ружана. — Неужели ему удалось?

Единственный человек, кто мог бы подтвердить или опровергнуть мою догадку, был Куртинец. Первую минуту я готов был бежать к нему тут же, но, подумав о том, что за мною могут следить, решил выждать несколько дней.

Время будто остановилось. Дни казались бесконечными, а мысль о Горуле неотступно преследовала меня, за что бы я ни принимался.

Как-то рано утром решил я наконец пойти к Куртинцу. Он жил теперь в Ужгороде, в старой части города.

Мой приход в такой необычный час был неожиданным для Куртинца, но мне показалось, что он догадывается, зачем я к нему пришел.

— Несколько дней назад, пане Куртинец, — начал я, волнуясь, — меня вызывали в полицию.

— Я знаю, — спокойно сказал Куртинец. — И спрашивали вас о Горуле?

— Да, — ответил я, удивившись осведомленности Куртинца. — Спрашивали о Горуле… Он бежал из тюрьмы, пане Куртинец?

— Кто вам сказал?

— Вы сами должны мне это сказать.

Наступила долгая пауза.

— Хорошо, — тряхнул головой Куртинец. — К чему, собственно, скрывать это от вас? Горуля на свободе.

Радостное и вместе с тем тревожное чувство охватило меня. Я засыпал Куртинца вопросами, он неохотно отвечал мне. А когда я попросил помочь мне увидеться с Горулей, Куртинец отрицательно покачал головой:

— Об этом и не просите, пане Белинец.

— Вы не доверяете мне?

— Речь идет не о доверии, а о безопасности Горули. Вы должны это понять.

— Я понимаю, пане Куртинец.

— Пока это невозможно.

— Пока? Значит, через какое-то время, быть может?..

Куртинец с сомнением покачал головой. Я понял, что настаивать бесполезно. И все же надежда на встречу с Горулей не покидала меня.

Как-то в воскресный день мы гуляли по бульвару, тянувшемуся вдоль набережной. Народу, как всегда в праздники, здесь было множество. Лавочники, виноделы, чиновники и коммивояжеры в окружении своих жен и чад пришли сюда подышать свежим воздухом.

Вышел на прогулку и Чонка с женой. Последнее время Юлия помирилась с Ружаной, но на меня поглядывала косо.

Я заметил, что каждый раз нам навстречу попадался коренастый человек в мешковатом, словно с чужого плеча сидевшем на нем костюме. Взгляды наши то и дело встречались, и он смотрел на меня так настойчиво, что я невольно отводил глаза в сторону.

На одном из поворотов я чуть приотстал от своих, чтобы закурить. Но едва я поднес спичку к сигарете, как рядом со мной послышался негромкий голос:

— Не гасите, прошу вас.

Я поднял глаза. Человек, что так пристально глядел на меня при встречах, прикурил от моей спички и, притронувшись двумя пальцами к полям шляпы, спросил:

— Если не ошибаюсь, пан Белинец? — И, не дожидаясь ответа, понизив голос, добавил скороговоркой: — Отойдемте в сторону, мне нужно с вами поговорить.

— Пожалуйста, — произнес я нерешительно, — но позвольте мне предупредить своих.

Он кивнул в знак согласия.

Я догнал Ружану и, сказав, что отлучусь на несколько минут, вернулся к незнакомцу.

Мы свернули с шумного бульвара в боковую улицу. Тут мой спутник остановился и незаметно сунул мне в руку записку.

Я так волновался, развертывая ее, что едва не уронил.

На листке было написано всего несколько слов до боли знакомым, неуклюжим почерком:

«Иване, сынку, если хочешь видеть меня, доверься этому человеку».