Мне захотелось чтобы утро никогда не наступало. До ломоты в костях. Чтоб солнце замерло, так и не успев подняться, осталась лишь одна белая полоска, по цвету едва отличающаяся от неба.

Котенок спал рядом, лицом ко мне. Рот приоткрыт, с влажных губ свисает паутинка слюны, одна рука лежит на мне, другая кулаком — под щекой. Я осторожно погладил его кисть, Котенок во сне вздохнул, но не проснулся, только ресницы дрогнули, как будто их коснулся ветер. Его рука пошевелилась, переместилась ко мне на грудь и снова замерла. Я смотрел на нее — она была маленькая, с изящным тонким запястьем и красивыми пальцами. Миниатюрная ладонь, беззащитная, почти детская. Я подул на нее, пальцы едва заметно дрогнули. Ногти были подстрижены очень ровно, но не очень коротко, а на кончиках пальцев подушечки были алого цвета.

Я аккуратно и медленно приподнял его руку, переложил на кровать. Поднялся. Собственная нагота почему-то смущала, кожа в свете еще не наступившего утра выглядела серой, как у мертвеца. Я накинул рубашку на плечи, пошарил по столу в поисках сигарет. Пачка обнаружилась на полу, она была смята и сигареты имели вид поломанных вопросительных знаков. Я посмотрел на них, бросил пачку обратно. Котенок все также лежал, спиной ко мне, он закутался по шею в одеяло, поджав ноги, наверно, ночью он с непривычки замерз. Я погладил его по волосам, провел пальцем по бледному уху.

Малыш мой… Нежность затопила, плеснула теплой волной, оставив в глубине души крохотные щекотные песчинки. Мне захотелось прижать его к себе, так, чтоб не мог и пошевельнуться, поцеловать в лицо, ощутить снова его запах… Кажется, его запах остался и на мне — даже теперь, встав, я ощущал его, как ощущал запах моря. Но я не стал его будить. Пусть спит.

Бутылка вина стояла наполовину пустая, без пробки. Я вышел с ней на карниз, сел по привычке на корточки. Море безразлично встретило меня, плеснув ленивой волной по камням внизу. Рассвет уже коснулся его, хотя солнца по-прежнему не было видно — уже проявлялись светло-лазурные пятна, изредка видны были тени скользящих рыб. Вино выдохлось, теперь по вкусу оно напоминало простоявший слишком долго чуть сладковатый уксус. Я сделал несколько небольших глотков, прикрыв глаза, стал смотреть вниз. У самого маяка на волнах покачивалась стайка гребешков. Сонные еще птицы вяло копошились в перьях, поглядывая по сторонам мутным ленивым взглядом. С рассветом они поднимутся и полетят на поиски пищи.

«Что теперь, Линус?»

«А что еще может быть, Линус?»

«Доигрался. Наверно, скоро ты приучишь себя к мысли о том, что у тебя не было выбора.»

Ветер неожиданно рванул мою рубашку, она затрепетала на спине.

«Нет. Я в ответе за него.»

«Мы в ответе за тех, кого приручили, — вздохнул невидимый собеседник, — Это классика. Ты уничтожил его старую жизнь, даже не жизнь, а нечто большее. Ты убил того Котенка, который был раньше. Возврата нет, ты знаешь это?

Ты уверен, что ему нужна эта новая жизнь — та, которую ты собираешься ему дать?»

«Да. И я его не брошу. Теперь — не брошу. Если понадобится, отвезу на Герхан. Туда имперские судьи не дотянутся. Может быть… Черт.»

«Не обманывай себя. Ты так и остался сумасшедшим романтиком.»

«А ты — брюзгливым занудой».

Я представил себе его. Себя. Линуса-Два. Лицо в морщинах. Мое лицо! Уставший взгляд, серый как небо в предрассветный час, опустившиеся плечи. Навеки запертый в руинах родового замка, блуждающий по покоям призрак, бессильный выйти за их пределы. Трещины в стенах… Паутина. Остатки мраморной плитки, похожие на вставшую дыбом рыбью чешую. Мертвые провалы окон. И одинокий силуэт. Запертый навсегда.

«Ты опять делаешь вид, что ничего страшного не происходит».

«Все страшное уже позади, — отмахнулся я, — И только сейчас я начинаю понимать, что эти четыре года были потрачены не впустую.»

«Ты не имел права, друг Линус. Ты впутал мальчишку, в ту игру, из которой не можешь выпутаться сам. Сейчас тебе кажется, что все просто и ясно, но это лишь иллюзия. Не тащи его за собой на дно.»

«Раньше ты не очень-то переживал на его счет, а?»

«Раньше многое было… иначе».

«Мы заслужили кусочек счастья. Минутный. Нам обоим нужна пауза, нужна тишина. Мы нашли ее только вместе.»

«Это не тишина, это наркотический транс, — тяжело сказал собеседник, — Все вокруг кажется красивым и ярким. Но только до той поры, когда рассудок не проясняется. Ты серьезно думаешь, что это любовь? Что это то самое?..»

У Линуса-Два не было рук чтобы сделать подходящий жест, но я отлично представил его.

«Да.»

«Вздор, — рассердился он, — Я не узнаю тебя, друг. В тот момент, когда ты наконец научился понимать сам себя, тогда, когда у тебя наконец нашлись силы подступить к той черте, рядом с которой ты столько стоял… Стоило появится сопливому мальчишке с пухлыми щечками, как ты превращаешься в медузу. Ты опять позволил себе видеть то, что тебе хочется, а не то, что проиходит на самом деле? Очнись, друг Линус, очнись. Потом может быть поздно».

«Для чего поздно? — я пожал плечами. Хотя мог этого и не делать. Нет смысла в жестах, когда беседуешь сам с собой, — Мы оба смертники — и я и он. У нас не было впереди ничего, пока мы не набрались смелости заглянуть друг другу в глаза. Наверно, что-то мы там увидели… Может, кусочек нашего будущего — того, в которые мы уже не верили. Это просто шанс для нас, маленький шанс.»

«Шанс причинить друг другу максимум неприятностей, прежде чем закончить все.»

«Ублюдок.»

«Не оскорбляй сам себя, — сказал он с холодной, как змеиный яд, улыбкой на губах, — Ты сам понимаешь, что у вас с ним нет будущего. Вы потянулись друг к другу только из-за того, что вас влекло взаимное тепло. Так человек протягивает отмороженную руку в самое пламя и не чувствует боли. Все произошло в тот момент, когда каждому из вас нужен был спутник. Но вы оба боитесь друг друга. Ты — из-за прошлого, он — из-за того, что только учится видеть себя и еще не привык к этому зрелищу. Это не может закончится ничем хорошим. Ты и сам это знал — еще с самого первого дня, с самого начала.»

«Эту дорогу мы пройдем вместе, старик».

«Ты идиот.»

«Я сумасшедший романтик. Слишком уставший от себя чтобы пытаться заглянуть к себе в душу еще глубже.»

Рубашка на моих плечах вдруг зашевелилась, запахнулась, прикрыла воротником шею.

— Ты замерзнешь, — сказал Котенок, обнимая меня сзади. В этом объятии не было той испуганной жадности, как вчера, скорее утомленная истома, сонная нежность, — Здесь холодно.

Сам он успел натянуть майку и штаны, но все равно кожа на руках пошла мелкими пупурышками. Я задрал голову и поцеловал его в нос. Котенок тихо засмеялся, потер нос пальцем.

— Можно, я посижу тоже?

— Конечно. Садись, малыш.

Он сел на корточки возле меня, прижался к груди спиной. Поморщился, как от боли, поймал мой взгляд и смущенно улыбнулся.

— Нет, все в порядке. Я так…

— М-ммм… — я зарылся лицом в его волосы, знакомый запах заставил кровь в венах потеплеть. Сквозь волосы

Котенка рассвет выглядел искрящимся, кусочки солнца дрожали на волосках.

— Сейчас солнце взойдет.

— Угу.

Мы сидели на карнизе, как парочка сонных нахохлившихся гребешков, слишком уставшие и счастливые чтобы говорить.

Он терся об меня спиной и тихо-тихо мурлыкал, совсем как разомлевший котенок. Серая полоса светлела и в одном месте уже заметен был алый отсвет уже подбирающегося солнца. Вода в том месте светилась, как вишневая расплавленная медь.

— Я бы хотел сидеть так всегда, — прошептал Котенок, не мигая глядя в ту сторону, — Я мог бы так всю жизнь…

Сидеть рядом с тобой. Чувствовать тебя. И солнце… И море.

— Мы можем так сделать, — сказал я серьезно.

Он опять тихо засмеялся.

— Нет. Ты же знаешь.

Что-то в его голосе зацепило меня.

— Котенок…

— Не надо, — он провел пальцем по моим губам, — Молчи, Линус.

Я осторожно укусил его палец, Котенок взвигнул от неожиданности.