— Своих? Это ту то сволочь, что попадала в Т-разведку? По мне, им прямая дорога в ад.

— Это тебе дорога в ад, убийца! — взорвался Антор, вновь рванувшись из лап «палача» — железные тиски сдавили его так, что потемнело в глазах. Замычав от бессилия, он откинулся назад, хватая ртом воздух.

— Ты нужен нам, — донесся до него ровный (пожалуй, слишком ровный) голос капитана, — ищейки все же слишком медлительны и неточны. Если ты поможешь обнаружить оставшихся сиргианских сенсов, то, может быть, сохранишь себе жизнь.

Антор яростно вскинул голову:

— Пошел ты к… — тут он употребил наигнуснейшее ругательство на общегалактическом жаргоне публичных домов и видален. Даже сквозь шум в голове он почувствовал ответную вспышку ненависти — и удовлетворенно выдохнул.

— Молчать! — в первый раз Антор слышал, как голос капитана сорвался на визг, — или ты думаешь, у меня нет способов заставить тебя? — чувствовалось, что Прэгг пересиливает душившую его злобу. «Пожалуй, для агента Контроля он не слишком сдержан…» — мелькнула мысль, показавшаяся посторонней. Капитан вдруг замолчал, словно вспомнив о чем-то. Он по-прежнему сверлил хоннийца взглядом… но взгляд этот изменился — презрительное торжество читалось в нем. Спустя мгновенье закостеневшую маску лица прорезала улыбка — молчаливая улыбка, и ничего больше. Но Антора это испугало гораздо сильнее, чем крики и угрозы…

Капсула была ядовито-желтого цвета, верхушка окрашена красным — впрыскиватель; сбоку чернели две черные буквы унифицированного алфавита: «ЛК». Прэгг держал ее перед самыми глазами сенса, давая во всех подробностях рассмотреть этот безобидный на вид предмет. «Идеальное средство для «нюхачей»… — онемевая от ужаса, вспомнил он. Вспомнил и многое другое — например, безвольного идиота, бывшего когда-то его товарищем. И кошмар, испытанный во время абордажа — рушащиеся в бездну хрустальные замки, рассыпающиеся тысячами сверкающих осколков — острых осколков, впивающихся в мозг, терзающих память, мысли, чувства… «Такое везение бывает раз в жизни — если бы не зангийское вино, ты свихнулся бы задолго до припадка… Ты счастливчик, Антор». Доктор. Где-то он теперь… Мысль настойчиво уводила в сторону — куда угодно, в воспоминания, в забвение, в никуда…

— Ты кончишь так же, как и другие, — с невыразимым презрением произнес Прэгг, опуская руку с капсулой. Он вновь был холоден и спокоен — как будто ничего не произошло. Решение принято, и нет нужды тратить силы на эмоции.

— Нам не нужно твое согласие. После впрыскивания ты попросту не сможешь контролировать пеленги. Все! — он круто повернулся, — Удис! Вызывай всех наверх — хватит развлекаться.

Кивнул тем, кто держал Антора:

— Тащите на вертолет… Только осторожно — как самый ценный прибор!

…Присосавшаяся к сгибу локтя пиявка ядовито шипела — в пустой кабине этот шип слышался неправдоподобно отчетливо. Через пять секунд капсула отвалилась, с легким стуком упав на пол. Антор закрыл глаза. Готово. Навалилось ощущение безнадежности — ничего теперь не сделать, ничего… Он остался игрушкой в руках судьбы, и вот — последний сюрприз. Он обречен быть живым прибором, датчиком нервной связи, отравленной приманкой для всех, кто захочет прикоснуться к его боли… Душу наполняла ярость — сжав кулаки, он напряг мышцы… но тут же бессильно обмяк. Пластмассовые зажимы на руках не шелохнулись. С ненавистью покосился — матовый экран пеленгатора нагло пялился прямо в лицо. В него хотелось плюнуть…

Тяжелые шаги глухо отдались по днищу вертолета — в кабину один за другим молча полезли безликие серые фигуры. Полумрак заполнило дрожащее зарево — что-то горело там, в безжизненной пустыне… Антор заметил на проходившем мимо скафе какие-то пятна и сглотнул сухой комок.

Впереди загорелся свет — за прозрачной перегородкой завозились пилоты, готовясь к взлету. Быстро, но без суеты «палачи» занимали свои места, плотно вбивая туши робоскафов в катапультные гнезда — пятидесятитонная громада вертолета мелко подрагивала. Последним появился Прэгг. Разведчик видел его словно в колеблющемся мареве — наркотическая дурнота уже вплотную подступила к сознанию. На экране тоже дрожали какие-то блики — он и не заметил, как его подключили… Время теряло свою четкую направленность, размываясь на сотни маленьких ручейков, прихотливо переплетающихся друг с другом; то же происходило и с пространством — Антор уже не верил в реальность того, что его окружает… Пространства казались вложенными друг в друга и перетасованными, как колода карт — симптомы уже знакомые, только гораздо более сильные. И, окончательно проваливаясь в зыбкий полусон, хонниец осознал, что обо всем происходящем он думает с холодной четкостью автомата. Капитан не сказал ему об этом. Забыл? Нет, конечно. Не знал? Возможно… Или же это казалось ему несущественным — что на самом деле таковым и являлось…

Приглушенный рык перешел в рев — вокруг вертолета, тяжко бившего лопастями воздух, встала стена пыли и мрака. Когда она рассеялась, его уже там не было — лишь на песке остался рубчатый след опор. Неподалеку еще тлели какие-то лохмотья — по их форме нельзя было определить, чем они были раньше. Или кем. Прямой удар термопушки оставляет только пепел…

…Антор слышал голоса. Их было много, и они звучали одновременно — но не смешивались в общий хор, оставаясь — каждый! — одиноким и единственным. Как это получалось, понять было невозможно — если не вспомнить о лкоине… А он помнил. Рассудок еще не оставил его — он сознавал, что слышит не голоса, а только ниточки мыслепульсов, скрещивающихся в его бедном мозгу. Сколько их? Антор ужаснулся, увидев экран пеленгатора, испещренный засечками целей — проклятое снадобье увеличило дальность не в трое, а в пять, десять раз! Хонниец едва не дал отчаянию одолеть себя — и только способность мыслить трезво, несмотря ни на что, спасла его от истерики. «Ну нет! — с холодным бешенством думал он, непроизвольно напрягаясь в своих оковах, — не выйдет… Я не дам! Я не хочу больше терять!!!» Мысленный крик отдался в голове толчком дурноты… Мысли туманились — но снова и снова перед ним возникали образы тех, кого он терял. Мертвые друзья. Син… Син? Да — он может не только плакаться — у него есть оружие!.. Антор сжал кулаки и крепко зажмурился, словно сидевший рядом Прэгг мог по его глазам заподозрить неладное. Капитан, конечно, все рассчитал верно, от начала до конца. Но он не мог предусмотреть такого фактора, как возможность телепатической связи — ведь на лигийском корабле ничего не обнаружили…

Прервите контакты — вы слышите? Ваши пеленги фиксируют убийцы… Спасайтесь, спасайтесь, прерывайте пеленги и уходите…

Лоб хоннийца покрылся испариной — сейчас он чувствовал себя словно в центре громадной паутины, где каждая паутинка дрожала, подергивалась, требовала к себе внимания… Ведь на другом ее конце — живой мозг, и он в смертельной опасности!

— Ого, какое удачное начало! — капитан с удовлетворением разглядывал эту паутину, светящуюся на экране, — мы справимся скорее, чем думаем! И, возможно, вам, Антор, вынесут благодарность — посмертно… Нет, даже наградят — я позабочусь об этом!

Он коснулся кнопки циркулярной связи и приказал оставшимся на поверхности:

— Квадрат 18 — ищейку на прямой командирский луч — сенс у вас под боком. Квадрат 9 — изменить курс… м-м… на одиннадцать градусов влево… Квадрат 36 — начать прочесывание… Квадрат 11… Квадрат 3… — он продолжал бубнить координаты, не обращая больше внимания на замершего разведчика. Антор уже не слушал…

…Голоса отвечали — они не могли не отвечать, чувствуя судороги гибнущего, такой ценой платившего за понимание и любовь… Заплатившего. Для самого Антора выбора больше не существовало — с того самого мгновения, когда он вдруг осознал, что прерывание контактов его убьет. Он понял это, как, наконец, понял и причину своей загадочной болезни — понял только после того, как получил лекарство. Что лучшее лекарство для голодающего? Конечно, пища… Все эти годы он жил на голодном пайке, получая из всего разнообразнейшего мира чувств и настроений только одно — страх. Неудивительно, что у него случались голодные обмороки… Но сейчас химерический призрак сенсорного голода стал жуткой реальностью, которая прикончит его быстрее, чем лкоин сделает идиотом… Как ни странно, он испытывал облегчение от этой мысли. И хотел только одного — умирая, не захватить с собой других…