Экипаж звездолета не вернулся из космоса. Часть его осталась навсегда на далекой планете, другие, уже на пути домой, заделывая снаружи раны в обшивке, попали в зону таинственного смертельного облучения за бортом. Последним тогда погиб биолог Ло. Он еще имел в себе достаточно сил, чтобы проникнуть в звездолет, где была его жена Нао с новорожденным сыном, но… не сделал этого, потому что сам стал носителем убийственного излучения, грозой всего живого.

Ло сказал по радио что-то ласковое, прощальное жене и выключил рацию, боясь, как бы ответные слова Нао не повлияли на его решение Затем связал безжизненные тела товарищей, как и он, замурованных в скафандры, и, увлекая их за собой, навсегда исчез в пространстве.

А звездолет, управляемый точнейшими автоматами, по-прежнему летел с околосветовой скоростью на Гаяну.

Рядом с Нао лежал маленький гаянец, названный именем отца. Но силы ее таяли, и даже материнская любовь не могла их сохранить.

И тогда Нао стала готовиться. Она дала свое имя Главному управляющему устройству, ведавшему кибернетикой корабля. Неторопливо и продуманно программировала она «тезку», поручая кибернетике воспитание Ло.

А потом свет разума угас в ее глазах. Умственное расстройство, вначале понимаемое ею и хоть в какой-то мере сдерживаемое, теперь стало стихийным, бесконтрольным.

В один из приступов безумия Нао надела скафандр, вышла в космос, включила маленький заплечный двигатель и умчалась в ту сторону, где она все еще надеялась найти любимого живым или мертвым.

Ло было в ту пору от роду пять месяцев…

Миллионы задач — простых и комплексных — способна решать кибернетика звездолета. Но никому на Гаяне не приходило в голову готовить ее… к роли матери. Да и где найти ей тепло, равноценное материнскому теплу? Какая машина сможет излучить живую человеческую ласку? Кто вывел уравнение родительской любви или сыновнего чувства?

Нигде и никто!

Но самой механической «Нао» воспитание Ло казалось несложным. В ее памяти хранилось столько знаний! Они накапливались усилиями лучших умов Гаяны, и их должно хватить на согни таких сопливых мальчишек, как Ло.

Однако жизнь человека — штука сложная. Не случайно гаянцы о существовании растительного и животного мира говорят «ар». Но жизнь человека называют «аруан»: «ар» — собственно жизнь, «у» — союз «и», последнее же слово «ан» означает интеллект, духовный мир человека. (Отсюда произошло и традиционное на Гаяне обращение друг к другу — без различия пола и возраста — «ани», с ударением на конце слова.)

«Нао» в совершенстве создавала среду, необходимую для жизни: чистый воздух, температуру, излучения, готовила пищу, заботилась о комфорте, угадывала и удовлетворяла желания каждого члена экипажа.

Так было, когда ее основной заботой являлся «ар»… Теперь она осталась вдвоем с крошечным гаянцем, один на один, и слово «аруан» — одно из самых емких в гаянском языке — стало не только программой, но и объектом бесконечного изучения…

Когда приходило время ребенку спать, «Нао» создавала невесомость — в природе не было более удобной постели для малютки. Такой же простой процедурой было купание, тем более что Ло полюбил его, а простынок или пеленок не требовалось вовсе, ибо всегда имелось вдоволь ласкового теплого воздуха, обвевающего его.

Труднее приходилось с питанием, но машина ловко вышла из положения. Она использовала шаровидные тюбики с питательным веществом, придав выходному отверстию вид обычной соски.

Мудрая «Нао» следила за тем, чтобы ребенок побольше ползал, зорко охраняла его от ушибов. Это забавляло обоих. Мальчик инстинктивно стремился расширить для себя «жизненное пространство», а «Нао» пыталась вычислить и предугадать, куда, с какой скоростью и насколько далеко заползет Ло. И хотя расчеты велись с колоссальной быстротой, «Нао» в конце концов пришлось прибегнуть к статистическому методу и вывести «коэффициент неопределенности». Мальчик оказался энергичным и свел на нет попытки «Нао» создать динамическую теорию его странствий на четвереньках по звездолету.

Используя телепатическую аппаратуру, «Нао» «проникла» в мозг Ло, но там она обнаружила лишь зачатки мыслей и несколько самых элементарных чувств. Умей она рассуждать, у нее сложилось бы весьма нелестное мнение не о человеке вообще (она хранила в своей памяти записи интеллектов взрослых членов экипажа!), но об этом мальчике.

Однажды «Нао» угадала в Ло желание вслух попросить пить и мгновенно подсказала нужное слово…

С той поры Ло стал учиться языку, и «Нао», заговорив голосом его покойной матери, превратилась в педагога.

Ло интересовало все: бытовые предметы и приборы, сложные механизмы и растения — все, что попадалось ему на глаза. «Терпение» машины было неистощимым, во всяком случае, равным неуемному любопытству мальчика, что и требуется от педагога.

Поиски «Нао» лучшей методики объяснений привели ее к необходимости вывести «коэффициент усвояемости». В формулу вошло несколько компонентов, но машине удалось найти верный путь: от простого к сложному. В этом случае «коэффициент усвояемости» достигал наибольшего значения. «Нао» даже взялась составлять программу обучения Ло.

Но эта работа оказалась ей не по зубам, и «Нао» все чаще просто рассказывала мальчику о Гаяне, показывая по телепатону[7] природу планеты.

Увидев как-то по телепатону детей, идущих в красивое прозрачное здание, Ло спросил:

— Кто это, Нао?

— Ученики. Мальчик задумался, но сам не смог понять значения нового слова «Нао» долго разъясняла ему.

— Я тоже хочу учиться, — сказал Ло. — В школе.

— Здесь нет ее.

— А я хочу…

— Просто «хочу» — это неразумно, а в наших условиях — бессмысленно.

— Мне это нужно, Нао, — тихо и умоляюще произнес Ло.

— Это верно, — похвалила «Нао». — Но я не знаю, с чего начинать.

— А ученики знают?

— У них учителя, — ответила «Нао», и ей пришлось объяснять, что это такое.

— А откуда знают учителя, как и чему учить?

— Для этого имеются особые программы. Мальчик привстал с кресла и взволнованно спросил:

— А ты знаешь их?

— Я знаю все, что имелось на Гаяне до нашего отлета…

— Так учи меня по школьной программе, Нао! — воскликнул Ло. — Не надо выдумывать другую…

Так впервые, еще не сознавая этого, мальчик стал программировать своего механического наставника. Теперь-то дело у них пошло скорее.

В шесть лет Ло научился бегло читать и считать. Легче всего мальчику давались математика, логика, философия. Труднее — природоведение.

— Неужели все то, что ты показываешь мне по телепатону, существует, Нао? — допытывался он. — Планета Гаяна, люди, животные, птицы?

— Существует, Ло, и независимо от твоего сознания. — Но почему люди есть маленькие, как я, и… большие?

— Вырастешь и тоже станешь взрослым.

— Тогда отчего ты не растешь? Я все время вижу твое шарообразное тело, сигнальные огни и щит программирования одинаковыми?

— Я машина.

— И умнее меня!

— У меня нет ума, я храню знания, выработанные умом человека.

— Так дай их мне все сразу, чтоб я все знал!

— Ты итак проходишь программу, обычную для подростка тринадцати-четырнадцати лет, а тебе сейчас девять.

Еще более замысловатым для мальчика вопросом было: откуда берутся люди?

«Нао» не спешила — в школьной программе пока еще не было такой темы. Она отвечала: «От родителей…»

— И у меня они есть?

— Были, — пояснила «Нао». — Здесь. А сейчас их нет. Я расскажу, когда настанет срок, указанный твоей матерью.

В тот памятный день Ло был в особенно приподнятом настроении. Он решительно обратился к своей наставнице:

— Сегодня мне исполнилось десять лет, Нао, я жду рассказа о моих родителях.