— В любом случае это дело местной полиции. Конечно, увижу начальника — поговорю. Но мои полномочия начинаются за чертой города».

— А он?

— Что — он? Сидит себе на своем табурете, а в зале кроме него одна Аврора: только что вошла и нарочно устроилась у другого конца стойки.

— Слышишь? Вроде бы телефон?

— Нет.

— Спустись побыстрее, иначе он возьмет и сам ответит. Такой и на это способен.

— Вернусь — поставлю тебе горчичники, Чарли. Предупреждаю заранее: приготовься.

Она даже не пожаловалась, что за день ей пришлось раз двадцать подниматься на второй этаж.

Чарли пролежал целых трое суток, и все это время только Джулия связывала его с внешним миром. На второй день ему стало так худо, что он перестал думать о происходящем вокруг. Лицо у него побагровело, волосы на лбу слиплись, дышал он с хрипом, и когда часа в четыре дня Джулия вторично вызвала врача, тот сделал больному укол пенициллина.

Но даже в таком состоянии бармен не мог отделаться от мыслей о Джастине Уорде и в своих кошмарах отчаянно боролся с ним, хотя, очнувшись и все еще задыхаясь, с трудом вспоминал, что же ему снилось. Вечером он вновь попробовал выспросить Джулию, кто был днем в баре и о чем шел разговор. Но она вкатила мужу солидную дозу прописанного врачом снотворного, и он мирно проспал до утра.

Проснулся Чарли, весь обросший полудюймовой черно-седой щетиной и чувствуя сильную слабость. В девять утра врач вторично ввел ему пенициллин и объявил, что этого, вероятно, хватит; а когда бармен осведомился, что слышно в городе, доктор, естественно, заговорил о своем:

— Эпидемия не то что не убывает — усиливается. Сегодня утром у меня шестьдесят визитов. А тут еще дождь — значит, станет хуже.

Крыши за окном опять почернели, по стеклам катились светлые капли, и в водосточных трубах, не смолкая, журчала вода.

— Предупреждаю, Джулия: не будешь подниматься сюда почаще и все мне рассказывать — оденусь и сам спущусь.

— Что ты хочешь узнать?

— Он появляется?

— Приходит в обычные часы — не реже, не чаще.

Каждый раз интересуется, как ты. Когда утром от тебя выходил врач — подошел к нему с расспросами.

— В городе ничего не произошло?

— Ты имеешь в виду то, чего опасались после кражи пистолетов? Нет. Я видела Кеннета. Он сказал, полиция продолжает патрулировать. Кстати, нынче утром я кое-что узнала, только вот забыла — от кого. Погоди-ка… Он еще заезжал насчет скачек и мотор не выключил.

— Рейнсли.

— Кажется, уже второй вечер подряд, часов в шесть, жена Майка с детьми навещает мужа. Придет на пустырь позади тюрьмы, смотрит на Юго за решеткой и лопочет с ним по-своему.

Чарли знал этот пустырь. Окруженный глухими задними стенами домов, он служил автомобильной стоянкой и по вечерам был безлюден. Окна тюрьмы располагались высоко над землей, но при включенном освещении можно было разглядеть, что происходит в камерах. Жены и друзья арестованных приходили туда и переговаривались с ними издалека.

Чарли удивляло, как додумалась до этого жена Майка, не знавшая города и не бывавшая в нем. Он представлял себе эту картину: холодным вечером, подгоняемая инстинктом и таща с собой малышей, она пересекает район кожевенного завода и минует добрый кусок Главной улицы под рождественские гимны, доносящиеся из всех магазинов, витрины которых, разумеется, кажутся ей сказочно богатыми.

Юго едва различает своих домочадцев на темном пустыре, разговор наверняка то и дело прерывается: сказать им нечего, и они довольствуются тем, что сосредоточенно смотрят друг на друга.

— Что в бильярдной?

— Вчера, часа в три дня, туда зашел полицейский и выставил двух старшеклассников, которым полагалось быть в школе.

— Кэнкеннен не звонил?

— Зашел вчера перед самым закрытием. Огорчился, что тебя не застал. Уверяет, что теперь, когда ты нарушил его затворничество, он никак не соберется с духом снова залечь.

— Выпил много?

— С полдюжины больших рюмок коньяку. Потом завелся с Уордом.

— Из-за чего?

— Из-за сквозняков. Привычка Уорда постоянно ходить и закрывать дверь действует ему на нервы. Он напустился на Джастина, и оба давай перекидываться фразами, которые я не всегда понимала. Остальные смеялись. Верх У орд, по-моему, не взял, но не сдался и свое досидел. Кстати, Мейбл уехала. Похоже, решила в конце концов провести праздники у матери в Вермонте.

Необходимость узнавать такие вещи из вторых рук портила Чарли настроение, и он слегка злился на Джулию, почему она так нелюбопытна и, главное, не придает значения деталям.

— Ты не разузнала, кто звонил позавчера? Больше меня не вызывали?

— У меня был разговор с Кале: твой приятель недоумевает, почему ты не сообщаешь о ставках. Я ответила, что ты слег, а я в скачках ничего не смыслю. Думаю, кстати, что звонил тогда именно он.

— Почему ты так думаешь?

— Он сказал, что пытался связаться с тобой.

Это было только предположение, но Чарли все равно расстроился. Ему не терпелось вернуться в бар, но он сознавал, что должен полежать самое меньшее еще сутки.

Около одиннадцати он поднялся в надежде побриться, но ощутил такую слабость, что подчинился жене и снова лег.

Чарли не забыл о подарке для Джулии и решил, что купит ей золотой браслет. Напрасно она убавляла громкость радио — он все равно слышал передававшиеся с утра до вечера рождественские песнопения. На Среднем Западе свирепствует снежная буря, сообщал диктор. Как и каждый год в это время, на дорогах пробки из сотен машин. Два трансконтинентальных экспресса застряли на полустанках.

О пистолете Чарли узнал под вечер: новость принес Саундерс, в свою очередь вытянувший ее из знакомого полицейского. Утром начальник полиции получил по почте картонную коробку с напечатанным на машинке адресом; в ней лежал один из украденных у Гольдмана пистолетов вместе с пачкой патронов.

Немедленно были наведены справки в почтовом отделении, и выяснилось, что бандероль опустили в ящик у почтамта накануне, после восьми вечера.

Коробка была из обычного картона и, несомненно, служила упаковкой для игрушки от Вулворта. Адрес был написан правильно, и служащего, замещавшего Маршалла Чалмерса во время отпуска, поразила одна деталь.

— Марки наклеены в точном соответствии с тарифом. Никто из наших бандероль не упаковывал и не принимал. Значит, отправитель либо торговец, либо человек, часто совершающий подобные операции: он взвесил ее на специальных весах и знает почтовые тарифы.

— Что говорит Саундерс?

— Хотел подняться к тебе, но ты спал. Я обещала пустить его сюда вечером, если тебе станет лучше. Общее мнение такое, что кто-то из родителей нашел у сынка в ящике пистолет и решил вернуть по принадлежности, не компрометируя мальчишку.

Чарли непроизвольно подумал о Честере Норделе.

Потом поразмыслил и решил: нет. Честер так не поступит — слишком щепетилен. Скорее, сам стащит своего парня к начальнику полиции и поможет вытянуть из него имена остальных членов шайки.

Сколько отцов в городе с тревогой следят, наверно, сейчас за сыновьями!

— В бильярдной есть еще публика?

— Немного. Не знаю, может, я ошибаюсь, но недавно мне показалось, что, говоря с Уордом, старик Скроггинс размахивает руками и они спорят.

— Он в баре?

— Только что пришел. Простужен, как и ты. Пошли ему. Господи, хорошее воспаление легких, чтобы мы его подольше не видели!

— Кашляет?

— Не слышала, но сморкается омерзительно! Выбьет нос и смотрит в платок — сколько там. Меня всякий раз чуть не рвет. Кто-то, кажется приказчик из скобяной лавки, ну, такой худой, маленький, посоветовал ему поберечь свои микробы и прятать их в карман.

— А он что?

— Ничего. Отмалчивается. Что ни скажи, ему все равно.

Прихода Саундерса Чарли ждал как праздника, но штукатур не появлялся: из-за проливного дождя бар был почти пуст. Непогода длилась всю ночь, аллейка превратилась в форменный поток, и утром в доме, несмотря на центральное отопление, царила ледяная сырость. Одевать детей пришлось на кухне, у плиты, и Джулия не пустила младшую в школу.