— Конечно. Я все понимаю. А теперь иди.

Она снова хотела было что-то сказать, но передумала. Мартель ждал у двери. Она подошла к нему, и они вместе вышли из комнаты. Прежде, чем за ними закрылась дверь, я успел заметить дежурящего в коридоре охранника того самого человека, который прежде проводил нас сюда.

Положение по-прежнему оставалось довольно серьезным, но теперь, в отсутствие Мартеля, меня это уже не слишком беспокоило. Я лично встретился с Фредериксом; я знал, чего ожидать от Мартеля; а также получил всю необходимую информацию, какую только можно было извлечь из сложившейся ситуации. Так что, говоря сухим армейским языком, настало время начинать операцию по собственному освобождению.

Фредерикс зло глядел на меня через стол.

— Так, значит, ты у нас смелый, да? Что ж, это мы сейчас проверим!

Я наблюдал за тем, как он снова встает, выходит из-за стола и приближается ко мне, и почувствовал, как у меня снова заныли ребра и заломило челюсть. Черт возьми, эти провинциальные бандюги обожат дешевые эффекты: напускают на себя важный вид и слишком громко разговаривают.

— Но это ещё не все. Мы отделаем тебя так, что у тебя пропадет всякое желание совращать малолеток и портить им жизнь.

Такой поворот событий не стал для меня большой неожиданностью, однако даже после этого он не стал ассоциироваться у меня с образом гражданина, которого надлежит всячески оберегать и защищать. Он подошел ко мне и ударил по лицу — это была настоящая пощечина, вот это да! — расписываясь тем самым в собственном бессилии. Мне же эта затянувшаяся сцена уже начинала действовать на нервы. Конечно, иногда может надоесть оставаться все время жестоким и безжалостным охотником на людей, и тогда порой может показаться, что быть мальчиком для битья, наверное, гораздо интересней…

Я держал руку в кармане, моя ладонь крепко сжимала рукоятку маленького ножа. Он снова ударил меня по лицу, и тогда, решив для себя, что Сальваторе Фредеричи достал меня окончательно, я мило улыбнулся ему, этому ничтожеству, который уже стоял одной ногой в могиле, но сам об этом ещё не подозревал. Мне оставалось лишь выхватить из кармана нож, откинуть лезвие и всадить по самую рукоютку в нужное место. Он и так уже слишком задержался на этом свете. Разум приказывал мне действовать. Но рука словно онемела. И я понял, что не могу этого сделать.

Я не мог сделать это. В ушах у меня звучал голос Мака: «Это своего рода война, и вы можете считать себя своего рода бойцами…» Я не мог убить его лишь потому, что он действовал мне на нервы. Я не мог сделать это из-за того, что он ударил Мойру. Я не мог убить его ещё по одной, пока ещё не известной мне причине, но только у меня уже не оставалось ни малейших сомнений на тот счет, что именно из-за этого человека ранчо, где жили мои дети, было превращено в хорошо охраняемый военный лагерь, в котором царила атмосфера страха.

Только поймите меня правильно. Да, он был в моем списке смертников, и если в ходе выполнения миссии мне представилась бы возможность ликвидировать его, то я не стал бы долго раздумывать. И теперь я сделаю все для того, чтобы не упустить свой шанс. Но для того, чтобы уйти отсюда, совсем необязательно его убивать — по крайней мере, я на это очень рассчитывал — и к тому же я не мог убить его лишь из-за того, что ему удалось вывести меня из себя. Это была не достаточно веская причина. Не для того я тренировался. И сюда приехал вовсе не для того, чтобы мстить за личные обиды, нанесенные моему уязвленному самолюбию…

Но вдруг он изменился в лице, ему как будто стало не по себе, это было видно по его глазам, и быстро подойдя к столу, он нажал кнопку звонка. В следующий момент дверь открылась, и за спиной у меня возник тот охранник из коридора. Разумеется, после этого не обошлось без демонстрации силы. Ведь что греха таить, в какой-то момент Большому Салу просто стало страшно; и подобно зеленому юнцу Рики ему теперь было необходимо восстановить свой авторитет, демонстративно пнув собаку. На этот раз моя коллекция боевых трофеев пополнилась ударом в живот и разбитым в кровь носом, после чего меня вывели в коридор и сдали на руки все тем же двоим обормотам, дав тем подробные указания относительно моей дальнейшей участи. Рики был безмерно счастлив.

— Держи его на прицеле, — велел он Тони. — Глаз с этого ублюдка не спускай, пока мы не вывезем его за город. Уж там-то я лично им займусь.

— Может быть, вместо того, чтобы командовать тут всеми, ты все-таки для разнообразия и лифт вызовешь? — язвительно поинтересовался Тони.

Мы спустились в лифте на нижний этаж, после чего они вывели меня на улицу и повели через всю стоянку к машине. Утро было уже в самом разгаре, и меня не покидало ощущение, что я уже потерял счет дням, что случается довольно часто после нескольких бесонных ночей. День выдался жарким, и асфальт тротуара буквально плавился от зноя под раскаленными лучами солнца. По улице спешили куда-то по своим делам немногочисленные пешеходы, но стоянка была совершенно пустынна. Многочисленные завсегдатаи этих заведений, где кипела бурная ночная жизнь, к этому времени уже давно разъехались по домам и легли спать. Мне не хотелось, чтобы какая-нибудь досадная неожиданность испортила бы мои планы, поэтому я позволил Тони довести меня до самой машины, прежде, чем заняться его нейтрализацией.

Я и так уже достаточно долго изображал из себя покорного клиента. Он же окончательно утратил бдительность и находился в чрезвычайно выгодной позиции. Я схватил его за руку и провел мастерский бросок, напоследок резким рывком ломая его руку о свое колено. Он вскрикнул от боли, в то время, как острые края сломанной кости рвали ткани и сухожилия, а затем ударился головой о тротуар и затих. Зрелище получилось довольно впечатляющее, и, признаюсь, мне стало даже немного жаль его. В отличие от других уличных обормотов, Тони, похоже, не слишком стремился к тому, чтобы стать такой же отъявленной скотиной, как подавляющее большинство из них.

Так и не выстреливший пистолет упал на тротуар, что также было мне на руку. Он залетел под машину, что так же вполне меня устраивало. Мне этот ствол все равно был ни к чему. О Рики-Складном Ножике я собирался позаботиться другим, менее шумным способом.

Он уже собирался открыть нам дверцу машины, но обернулся на короткий, внезапно оборвавшийся вскрик, и на его физиономии возникло комичное выражение расстерянности и изумления, ибо несмотря на явную умственную ограниченность, он все-таки сумел сообразить, что его напарник надолго выведен из игры, и ему придется действовать самостоятельно. Нож в его руке появился довольно быстро, в этом нужно отдать ему должное. Он нажал на кнопку, и длинное лезвие со щелчком заняло свое место.

— Ну, козел, держись, — угрожающе прошипел он. — Сам напросился. Если хочешь ускорить процесс, то сейчас я обслужу тебя по высшему разряду! — Он двинулся ко мне.

Я вынул руку из кармана и сделал то легкое движение запястьем, позволяющее откинуть лезвие складного ножа, если, конечно, регулярно его смазывать и поддерживать механизм в надлежащем состоянии. И к тому же ещё хорошо владеть этим видом оружия. Разумеется, куда безопаснее и надежнее открывать его, держа двумя руками, однако, со стороны это выглядет не так эффектно. Рики вытаращил глаза от изумления и остановился. Уж этого-то никак не должно было произойти. Ведь уже лишь при одном виде ножа всякого рода слабаки и лохи — коим, несомненно, в его представлении я был — должны зеленеть от ужаса и испуганно пятиться назад; а не выхватывать собственные «перья».

Он замер в нерешительности, но потом увидел, что лезве моего оружие было в половину короче его, снова набрался смелости и решительно набросился на меня. Искушение позабавиться с ним подольше было велико, почти непреодолимо, но на улице было слишком жарко, я же слишком устал и хотел спать, а когда начинаешь игру в кошки-мышки с людьми, то стоит иметь в виду, что иногда это может привести к самым неожиданным последствиям и обернуться против самого тебя. Поэтому я лишь оступил в сторону, уворачиваясь от его неуклюжего наскока, обращая свой нож лезвием вниз, захватил его руку и сделал аккуратный хирургический надрез. Нож выпал из его мгновенно разжавшихся пальцев. Так что теперь уже обоим друзьям на какое-то время — а не исключено, что и навсегда — придется стать левшами.