— Ну и где ты предпочитаешь пить кофе? — спросил я.
Она смутилась.
— А что, у тебя в том ящике и кофе имеется? И плитка?
— И даже вода, — подсказал я, — но только твой наряд вряд ли подходит для пикника.
Она сонно привалилась ко мне.
— Похоже, это дурацкое платье все никак не дает тебе покоя! — пробормотала она и блаженно улыбнулась. — Ты так много говоришь о нем. Просто поверни направо и езжай прямо. Я потом скажу тебе, где снова повернуть…
Контраст между расцвеченными яркими огнями улицами Рино, на которых кипела ночная жизнь, и темным безмолвием каменистой пустыни, начинающейся сразу же за городской чертой, был разителен. Мы ехали по безжизненному, погруженному во мрак, простору, напоминающему марсианский или лунный пейзаж, где над восточным горизонтом чуть брезжил только-только начинавший заниматься рассвет. Следуя инструкциям моей спутницы, я выехал на грунтовую дорогу, ведущую в сторону пологих холмов, темневших в дали. Заехав подальше, воказавшись в пустынной глухомани, где уже ничто не напоминало о существующей где-то рядом цивилизации, я остановил машину, поставил её на ручной тормоз, потушил фары и заглушил мотор.
Настроен я был отнюдь не романтично, но подумал, что, как человек воспитанный, должен каким-то образом проявить свои чувства, пусть даже это будет просто поцелуй, и обнял её за плечи. Она покачала головой, отстраняясь от меня.
— Это Фенн, да? — спросила она.
Было так темно, что я мог едва различить белый овал её лица и глаза, глядящие на меня из темноты.
— Какой ещё Фенн? — не понял я.
— Тот человек, которого я показала тебе. Его зовут Джек Фенн. Это из-за него ты приехал сюда, не так ли?
— Мойра, перестань умничать, — сказал я.
— Ты сказал, что мой отец тебя не интересует, и это показалось похоже на правду. А раз так, то значит это Фенн. Поэтому я и показала его тебе. Вообще-то, красавчик, ты себя почти не выдал. Ну, может быть, совсем чуть-чуть. — Она проявела языком по губам. — Было… было довольно жутко наблюдать за тобой. Ты был похож на ястреба, нацелившегося на добычу… Затем она прижалась ко мне и осталась сидеть неподвижно, уткнувшись лицом в мое плечо. Ее голос стал приглушенным. — Ну почему, почему мы не можем жить, как все нормальные люди? Почему нам не дано иметь обычную работу и нормальных родителей? Ну почему надо обязательно… Почему? Дурацкий вопрос, правда? А ты правда здесь не из-за отца, да? Но если он вдруг встанет у тебя на пути…
Да уж, в сообразительности ей было не отказать. Она продолжала задавать вопросы по существу, тут же сама отвечала на них, и её ответы попадали в самую точку. Мне приходилось иметь дело с профессионалами, которым понадобилась бы целая недела на то, чтобы собрать ту информацию, которую она вытянула из меня в течение всего одного вечера — и самое смешное при этом, что чем больше она узнавала, тем больше я убеждался в том, что она не играет и не притворяется. Ее любопытство казалось столь наивным и прямолинейным, что чем дальше, тем я все больше убеждался в том, что мои прежние подозрения оказались совершенно необоснованными.
Внезапно она разжала объятия и села рядом, напряженно вглядываясь куда-то в даль сквозь ветровое стекло.
— В чем дело?
— Так, вон там заяц, — ответила она. — Гляди!
Она вытянула руку, и я увидел поджарого, длинногого зайца, скачущего среди редкого кустарника. Было уже довольно светло, хотя солнце ещё и не показалось из-за горизонта. Мойра сбросила мою руку со своего плеча и взялась за ручку дверцы.
— Что…, - заговорил было я.
— Я обещала тебе показать кое-что сегодня утром, помнишь? У тебя, случайно, бинокля не найдется? Быстрее его доставай, а я пока приведу собаку.
Она была просто одержима своей идеей. Покопавшись в вещах, сложенных за сиденьем, я достал большой полевой бинокль — вообще-то, у меня был ещё один замечательный, легкий и компактный прибор фирмы «Лейтц», купленный ещё в Европе, но это была слишком дорогая игрушка, чтобы оставлять её вот так без присмотра в машине; к тому же дорогой бинокль был гораздо менее светосильным, чем его громоздкий, видавший виды собрат. К тому времени, как я вышел из кабины и подошел к дверце кузова, Мойра уже сумела самостоятельно извлечь Шейха из машины, что стоило ей нескольких следов грязных лап на подоле белого платья. Пока она отряхивалась, пес лениво потягивался, а развевающийся тонкий хвост и длинный, изогнутый, подобно луку Робин Гуда, хребет, придавали ему весьма забавный вид
— Идем, — скомандовала Мойра. — Сейчас ты увидишь, как он с ним разделается.
Мы отправились дальше, и с виду наша процессия, должно быть, выглядела весьма живописно: девушка в туфлях на высоких каблуках со странного вида собакой на поводке, а за ней я в легких мокасинах спортивного типа с большим биноклем, убранным в чехол. Не знаю, был ли это все тот же самый заяц, или же какой-нибудь другой — но только неожиданно где-то совсем рядом раздался приглушенный шорох, и вспугнутый зверек бросился наутек. Мойра быстро опустилась на колени и обняля пса за шею, отстегивая поводок. Затем она настойчиво подтолкнула его вперед.
— Возьми его, Шейх! — приказала она. — Возьми его, мальчик!
Но афган не обратил ни малейшего внимания на уговоры. И, похоже, исчезнувший из виду кролик его тоже нисколечно не интересовал. Он просто оставался неподвижно стоять, словно озираясь по сторонам и принюхиваясь понятия не имею, зачем ему это было нужно, ибо, как известно, собаки этой породы преследуют лишь ту добычу, которая находится в поле их зрения, а чутье у них развито довольно слабо. Но, возможно, никто просто не сказал ему об этом.
Затем он целенаправленно устремился вперед, передвигаясь той легкой трусцой, которую я уже однажды имел возможность наблюдать. Поначалу даже не было заметно, как он набирает скорость — это было сродни тому, как поезд порой трогается так плавно, что даже и не сразу поймешь, что он уже отправился в путь… Но к тому времени, как я понял, что Шейх уже заметил добычу и преследует её, пес скрылся из виду за склоном ближайшего холма.
— Сюда! — скомандовала Мойра. — Вот на этот пригорок! Надеюсь, оттуда будет хорошо видно.
Мы принялись торопливо взбираться вверх по склону. В невадской пустыне — как, наверное, и во всех других пустынях — в изобилии растет колючий кустарник, и его тонкие, острые шипы безжалостно впивались в кожу моих мокасин, чаще всего пропарывая её насквозь. А уж о том, каково было Мойре в её изящных открытых туфельках, мне даже думать не хотелось. Тяжело дыша, мы все-таки взборались на пригорок и огляделись вокруг. Ни с какой стороны не было заметно ни единого движения.
— Дай-ка его сюда, — сказала девушка, забирая у меня бинокль. — Вон он! — воскликнула она через мгновения, возвращая мне его. — Вон там. Видишь, вдоль вон того оврага…
Да, пес был там. Я не заметил его с самого начала, потому что не ожидал, что он окажется так далеко. Сперва я отыскал его невооруженным глазом. При взгляде издали нельзя было сказать, что он бежит слышком быстро. Так, просто лениво трусит вперед, и все. Затем я навел на него бинокль, и у меня перехватило дыхание. Иногда приходится слышать восторженные разговоры о неподражаемой красоте бегущего оленя: по его шкурой перекатываются мощные мускулы, дающие выход неукротимой энергии. Этот же пес бежал быстрее любого оленя, и, похоже, это не стоило ему ни малейших усилей.
— Он ещё не совсем разогнался, — сказала девушка, стоя рядом со мной. — Обычно они развивают скорость до шестидесяти миль. Подожди, пока он загонит зайца… Вот сейчас! Теперь он уже по-настоящему возьмется за дело. Гляди!
Я почти забыл о её существовании, и с явным опозданием вспомнив об элементарной вежливости, хотел было передать ей бинокль. Она отказалась.
— Нет, смотри сам. Я все это уже видела. А я пока посижу и повыдергиваю колючки из туфель. Только ты мне скажи, когда он закончит.
Теперь я отчетливо видел и зайца. Огромный кролик удирал во весь опор, спасая свою жизнь, а за ним, вытянувшись в струнку, мчался огромный лохматый пес, и его длинная шерсть колыхалась волнами, а длинные уши развевались на ветру. Он бежал легко и свободно, и был похож на призрак смерти, парящий над землей… Еще мгновение, и он настиг свою добычу, смыкая на заячьей шее мощные челюсти и одним движением ломая хребет. Я перевел дух и опустил бинокль.
