Кто-то вошел в столовую. Жан-Жак, его сын, очень удивился, увидев отца с бутылкой спиртного и стаканом в руках.

— Позови сюда сестру, мой мальчик…

Жан-Жак побежал за сестрой, и она, очень озадаченная, появилась на пороге.

— Что случилось? Ты пришел раньше…

— У меня для вас плохие новости, дети. Для меня тоже. Для всех. С мамой случилось несчастье. Ее сбил грузовик…

— Это серьезно?

— Серьезнее не бывает… Она умерла…

И внезапно он наконец разрыдался.

Марлен закричала, бросилась к стене и стала бить по ней кулаками, выкрикивая между рыданиями:

— Это неправда… Этого не может быть… Только не мама!..

А Жан-Жак сдержался и, словно был уже мужчиной, способным все понять, положил руку на плечо отцу, уткнувшемуся головой в ладони.

— Успокойся, отец…

В их семье не говорили «папа» и «мама», а «отец» и «мать», и не из-за прохладных отношений, а из-за того, что стыдились сентиментальности.

Селерен машинально потянулся к бутылке, и Жан-Жак прошептал без малейшего упрека в голосе:

— Лучше не надо. Ты согласен?

Селерен убрал руку и с улыбкой тихо сказал:

— Ты же знаешь, сынок, от этого я не свалюсь.

— Знаю…

Оба были настолько серьезны, что, казалось, в этот момент стали ровесниками. Марлен убежала в кухню и, скорее всего, плакала на груди у Натали.

— Ты понимаешь… Так внезапно… Ни с того, ни с сего… Без видимой причины… И ведь ничем таким не болела… А я в это время радовался первому весеннему дождику…

— Так что же произошло?

— Она быстро шла по тротуару… Не знаю… Пока что почти ничего не известно… Даже то, почему она оказалась на улице Вашингтона… Один свидетель утверждает, что она вышла из какого-то дома на этой улице…

Хотела перебежать на другую сторону и поскользнулась на мокрой мостовой… А проезжавший грузовик не успел вовремя затормозить…

— Как ты узнал об этом?

— Полиция открыла ее сумку и обнаружила адрес в удостоверении… Сержант приехал сюда… Ему сказали, где я работаю…

— И он пришел в мастерскую уведомить тебя?

— Одна наша клиентка, мадам Папен, я вам о ней рассказывал, только что вышла от нас… Нам стало очень весело… Потом в дверном проеме я увидел форменное кепи полицейского…

Дождь перестал. Даже солнце проглянуло несмело, и на деревьях бульвара Бомарше стали понемногу распускаться почки.

В этой квартире они жили с тех пор, как поженились.

Сперва у них было только две комнаты, не считая кухни и ванной. Но им повезло: соседи переехали жить в деревню, и они смогли сделать свою квартиру довольно просторной, соединив ее с соседской.

Скорее Селерен, а не его жена придавал значение комфорту, любил массивную навощенную мебель, какую еще можно найти в провинциальных городках. За несколько лет они постепенно обставили квартиру, проделывая иной раз по пятьдесят километров, чтобы побывать на каком-нибудь аукционе.

— Это же слишком дорого, Жорж…

Почему слишком дорого? Это была их единственная роскошь. Они почти никуда не ходили, и все же им никогда не было скучно.

У каждого из детей была своя спальня рядом с комнатой Натали, которая, можно сказать, их и вырастила.

Только что она вошла к ним, нос и глаза у нее были красные.

— Поужинаете как всегда?

Обычно они садились за стол в половине восьмого, но сегодня он не мог решить, когда им есть: он пришел домой раньше обычного. В другие дни он уходил из мастерской в семь.

— Как хотите, Натали… Что делает Марлен?

— Лежит, уткнувшись носом в подушку, и, по-моему, лучше ее не трогать…

Это был сильный удар для нее… Она еще толком не осознала… Только через несколько дней она почувствует потерю…

— Мне идти завтра в лицей? — спросил Жан-Жак.

Селерен заколебался, застигнутый вопросом врасплох, но Натали тут же ответила:

— А почему нет?

— Я думал…

Многое теряло теперь для Селерена былое значение. Даже дети. Ему было стыдно даже подумать, что он не находил в детях никакого утешения.

А что касается квартиры…

Как мог он придавать такое значение обстановке, всяким безделушкам?..

Теперь они тоже ушли в небытие?

Пусто вокруг. Пусто в душе. Что они там сейчас делают с Аннет? Они ее вскрыли. Их много стоит вокруг нее. А что будет потом?

Никогда больше не сядет она в свое кресло. Никогда не услышит он ее голос, не сожмет ее маленькую нервную ручку.

Он снова закупорил бутылку, поглубже протолкнув пробку, чтобы и не пытаться ее открыть. Пил он мало, но с утра до вечера не выпускал изо рта потухшую сигарету. Сегодня он не курил с тех пор, как вместе с полицейским ушел с улицы Севинье. Он зажег сигарету, и вкус у нее был какой-то странный.

— Возьмите себя в руки, мсье… Не давайте волю чувствам, особенно при детях…

Жан-Жака в столовой уже не было. Наверное, он тоже нашел прибежище у себя в комнате?

Натали родилась в Ленинграде, называвшемся в то время Санкт-Петербургом.

Случилось это за два-три года до событий семнадцатого. Отца ее, гвардейского офицера, убили. Мать и двух теток постигла та же участь.

Гувернантке посчастливилось добраться с ребенком до Константинополя, там она зарабатывала на жизнь себе и девочке уроками музыки. Потом они приехали во Францию, в Париж, где гувернантка тоже давала уроки музыки.

Она и Натали учила музыке, но у той не было способностей. Тогда она отдала девочку в Школу изящных искусств, однако и там ее успехи были более чем скромные.

Когда гувернантка умерла, Натали было двадцать с небольшим, и она стала работать в магазине, где на нее постоянно жаловались из-за сильного акцента.

Тогда она устроилась горничной в богатую семью, жившую в предместье Сен-Жермен и владевшую замком в департаменте Ньевр и поместьем на Лазурном берегу.

Ее хозяева тоже умерли, и, переменив несколько мест, показавшихся ей непосильными, она пришла к Селеренам. И стала в некотором роде членом семьи.

— Главное, постарайтесь не думать…

Он чуть было не рассмеялся. Ему не о чем было думать. Пустота была не только вокруг, но и внутри него. Он не знал, куда себя деть. Что же он, по обыкновению, делал в это время? Ах да, в это время он еще работал у, себя в мастерской. Вокруг него были улыбающиеся люди, и ровно в семь кто-нибудь из них восклицал:

— Закрываемся!

Иной раз заходил Брассье и приносил драгоценности, которые показывал в ювелирных магазинах.

— Этот кулон продан, но они хотят еще три таких же…

Брассье совсем не был похож на него. Он, Селерен, спокойный и немного медлительный, мог часами просиживать над чертежной доской или за верстаком.

А Брассье, на два года младше его, был полон кипучей энергии, и ему не сиделось на месте.

Если сегодня вечером он заходил на улицу Севинье или хотя бы звонил туда по телефону, то был уже в курсе дела.

Селерен рухнул в кресло перед телевизором, который не был включен.

Сероватый экран казался ему чем-то несуразным.

Все было ненастоящим. Ему как будто подрубили корни.

Он встал, больше не мог сидеть. Пошел в свою спальню, в их спальню, которая теперь была только его спальней. Он прошептал:

— Аннет…

И он бросился на постель, как и его дочь.

Позже Натали пришла за ним, и он направился в столовую, где уже сидели за столом дети. Они смотрели на него, стараясь скрыть страх, потому что его поведение их пугало.

— Давайте поедим, — сказал он чересчур громко.

Он не помнил все, что он ел, помнил только, что были очень соленые сосиски.

— Пожалуй, не стоит включать телевизор? — спросила Марлен спокойно.

— Разумеется…

А почему? Он и сам этого не знал. Ему не хотелось слушать музыку, а еще меньше — чьи-то голоса.

— А теперь я вам пожелаю доброй ночи, дети… Пойду спать.

— Уже?

— А что мне еще делать?

Натали, как обычно, пришла со своей тарелкой в столовую. Она поспевала и приготовить, и накрыть на стол, и поесть вместе с ними.

— Может, приготовить вам чаю?