Справа в неспокойное море вдавался Сен-Назер, над ним, словно сторожевая башня, маячила колокольня, а его улицы переходили прямо в мол. Крыши домов, казалось, были тесно прижаты друг к другу, как это бывает во всех морских портах, сдавленных скалами. Казалось, что меж домов торчат мачты, что они перекрещиваются и так тесно сплетаются, будто сильный порыв ветра отбросил этот гигантский клубок рей в гостеприимную гавань. Но по мере того, как пароходик приближался, все это раздвигалось, отходило друг от друга, увеличивалось в размерах.
Они высадились на молу. Тут им сообщили, что «Кидн», большой пароход Трансатлантической компании, уходит часа через два — через три, что он уже с вечера стоит в открытом море. То был единственный придуманный до сих пор способ, чтобы ко времени отплытия вся команда была на борту, чтобы ее не нужно было собирать с помощью жандармов, которые обходят с этой целью портовые кабачки Сен-Назера.
Вот почему у Джека и его спутника не было времени осмотреть город, как всегда в базарный день, полный шума и суеты. Оживление ощущалось и в гавани. Вся набережная была завалена связками зелени, корзинами фруктов, домашней птицей, связанной попарно и с отчаянными криками бившей крыльями по земле. Вдоль этого торгового ряда стояли бретонские крестьянки и крестьяне и, уронив руки вдоль тела, невозмутимо, молча ждали покупателей. Никто из них не суетился, не зазывал прохожих. В противоположность им множество разносчиков с лотками, на которых лежали шейные платки, кошельки, булавки, колечки, сновало взад и вперед, расхваливая свой товар. Матросы со всех концов света, мещаночки из Сен-Назера, жены рабочих и служащих Трансатлантической компании расхаживали по рядам, тут же и кок с «Кидна» закупал напоследок провизию. От него-то Рудик и узнал, что Бланше уже на пароходе и злится, потому что не хватает кочегаров.
— Давай скорей, голубчик, а то мы опаздываем.
Они прыгнули в лодку и поплыли через гавань, забитую кораблями. Здесь уже ничто не напоминало речной порт Нанта, где мелькали суденышки разной величины. Тут высились только большие суда — они словно отдыхали, бросив якорь. Стук молотков, долетавший из сухого дока, да крики домашней птицы, которую грузили в трюмы, нарушали звенящую, как хрусталь, тишину, висевшую над водою. Громадные океанские пароходы, выстроившиеся вдоль причалов, темные и тяжеловесные, казалось, спали в промежутке между двумя дальними рейсами. Большие английские корабли, прибывшие из Калькутты, возносили над морем несколько ярусов своих кают; их носовая часть поднималась высоко, а на прочных бортах копошились матросы с кистями в руках. Лодка проплывала меж недвижных громад — тут вода приобретала темный оттенок, будто в канале, прорезающем город, — скользила мимо бортов кораблей, как мимо толстых стен, с которых свисали цепи и набухшие от влаги канаты. Наконец, они вышли за пределы гавани и обогнули мол, а там, у самого его края, стоял под парами «Кидн», ожидая прилива.
Какой-то невысокий, сухощавый и желчный человек без куртки, в фуражке с тремя золотыми нашивками окликнул Джека и Рудика, когда их лодка подошла к самому борту парохода. Слова его тонули в шуме и грохоте готового к отплытию судна, однако жесты были достаточно красноречивы. Это и был Бланше, главный механик, которого подчиненные прозвали «Моко»[33]. Едва стук клади, которую грузили в открытый трюм, стал затихать, как он завопил с немыслимыми интонациями южанина:
— Поднимайтесь скорее, черти проклятые!.. Я уж думал, что вы оставили меня с носом.
— Это моя вина, дружище, — сказал Рудик. — Мне хотелось проводить паренька, а вчера никак нельзя было освободиться.
— Черт побери! Гляди, как вымахал твой паренек! Придется его складывать вчетверо, а то он не влезет в каюту для кочегаров… Ну, дьяволы! Поворачивайтесь! Я сам его проведу.
Все трое спустились по маленькой винтовой медной лесенке с узкими перилами, потом по второй, совсем без перил, отвесной, как приставная лестница, затем по третьей и, наконец, по четвертой.
Джек, никогда не видавший океанских пароходов, был потрясен тем, как огромен «Кидн» и как бездонны его недра. Они будто спускались в пропасть, и глаза их после яркого дневного света не различали ни людей, ни предметов. Вокруг царила тьма, какая бывает в шахте, ее прорезали только висевшие на стенах фонари. здесь не хватало воздуха, было нестерпимо жарко и душно. Последняя лестница, по которой они спускались уже ощупью, привела их в машинное отделение — сущую парильню: горячий влажный воздух был насыщен запахом машинного масла, так что дышать в этой тяжелой атмосфере было почти невозможно; над головою плавали клубы пара, и только в вышине — на высоте трех или четырех этажей — в квадратной отдушине виднелся клочок синего неба.
Все тут было в движении. Механики, подручные, ученики сновали взад и вперед, придирчиво осматривали паровую машину, проверяли, все ли части хорошо пригнаны и свободно ходят. Топки только что загрузили углем, но они уже яростно гудели и ворчали. Железо, медь, чугун, смазанные кипящим маслом, лоснились и сверкали, и от этого блеска все части машины казались еще более грозными, как будто эти рукоятки, которые, когда к ним прикасались, обжигали пальцы, даже защищенные паклей, эти раскаленные поршни, эти цапфы, приводимые в движение железными крюками, полыхали тем пламенем, что бушевало в топках котлов. Джек с любопытством разглядывал этого огнедышащего дракона. В Эндре он видал много машин, но эта казалась ему страшнее, должно быть, потому, что он знал: ему придется каждую минуту приближаться к ней, днем и ночью подбрасывать в нее пищу. Сильные лампы с отражателями бросали свет на видневшиеся тут и там термометры, манометры, на буссоль и на шкалу машинного телеграфа, по которому сверху поступала команда.
Машинное отделение переходило в маленький коридор — узкий и темный.
— Вот здесь угольная яма… — сказал Бланше, показывая на отверстие, зиявшее в стене.
Рядом с этим отверстием виднелось другое, оно вело в какую-то берлогу, висевший в ней фонарь освещал несколько убогих коек и потрепанную одежду на стене. Тут спали кочегары. При виде этой конуры Джек содрогнулся. Дотуа Моронваля, мансарда Рудиков — все эти временные жилища, где ему снились подчас светлые детские сны, могли показаться дворцами по сравнению с ней.
— А здесь кочегарка, — пояснил Моко, толкнув низенькую дверь.
Вообразите себе длинный раскаленный погреб, узкое подземелье, озаренное красноватым отблеском, падающим из десятка топок, в которых ярко пылает уголь. Полуголые люди поддерживают огонь, что-то выгребают из зольников, мечутся перед пламенем, опаляющим их лица, по которым струится пот. В машинном отделении задыхаются. Тут заживо сгорают на медленном огне.
— Вот вам подкрепление… — сказал Бланше старшему по кочегарке, указывая на Джека.
— В самый раз подоспел, — буркнул тот, почти не повернув головы, — мне позарез люди нужны, чтобы котельный шлак выносить.
— Ну, не робей, паренек! — сказал папаша Рудик и крепко пожал руку своему ученику.
Джек тут же стал таскать шлак. Все непрогоревшие частицы угля, которые, падая в зольник, засоряют, загрязняют его, швыряют в корзины, а затем корзины вытаскивают на палубу и содержимое выбрасывают за борт. Нечеловеческий труд! Корзины тяжелые, лестницы крутые, люди, попадая со свежего воздуха в раскаленную кочегарку, буквально задыхаются. Взявшись за третью корзину, Джек почувствовал, что ноги под ним подламываются. Он был уже не в силах приподнять ее, он так и стоял — в полном изнеможении, весь в поту, совершенно обессилев. Какой-то кочегар, заметив, в каком он плачевном состоянии, взял в углу широкую фляжку с водкой и подал ему. v — Спасибо! Я не пью, — прохрипел Джек.
Кочегар расхохотался.
— Запьешь! — сказал он.
— Никогда!.. — вырвалось у Джека.
Огромным усилием воли он напряг мускулы, взвалил тяжелую корзину на плечи и упрямо стал взбираться по лестнице.
