— Когда ты приехала? — И опять ему сделалось тошно от честной простоты и быстролетности вот этих обязательных, бледных слов.
— Полтора часа назад, — отвечала Нина со всей той же отражающей, зеркальной улыбкой. — Спросила, где они тебя поселили, попросила проводить, но тебя там не было. Грязи?
— Источники, — отвечал он с обычной своей усмешкой. — Здесь все купаются в источнике бессмертия. Но вот ведь незадача: обязательно наружу вылезут то пятка, то коленка, то пупок и останутся смертными.
— Отель гигантский, и поскольку никто не мог сказать мне точно, где тебя искать, я решила пойти куда глаза глядят. — Она смотрела на Камлаева с любовным припоминанием, как смотрят на «любимого человека», восстанавливая все милые, дорогие сердцу черточки после долгой разлуки. — Как твоя работа?
— Что-то сломалось. Какой-то замкнутый круг.
— Выходит, я не вовремя.
— Да ну что ты, брось, ты не можешь быть не вовремя. Ты, наверное, проголодалась? Здесь отлично кормят. — Тут он едва не покачнулся от подступившей гнусной тошноты. — Даже жаль отсюда уезжать. — Он взял ее под локоть, и Нина пошла за ним доверчиво, спокойно.
Он привел ее в ресторан, совершенно еще пустой, усадил за круглый стол и подозвал проворного, бесхребетного официанта…
— Ты выбирай пока, а я обещал Сопровскому в пять часов позвонить, нужно кое о чем побеседовать в срочном порядке.
Нина кивнула…
Юлька возлежала на кровати полуголая, с какими-то идиотскими примочками на глазах и никуда уходить, смываться не торопилась.
— Собирайся давай! — рявкнул Камлаев, распахивая шкаф и выбрасывая на пол один за другим чемоданы.
От грохота, который он поднял, Юлька даже не пошевелилась. Так и продолжила пластаться с раскинутыми в стороны руками и ногами, как будто вбирала в себя — мать ее! — энергию космоса.
— Времени нет! — заорал Камлаев, и в нем заклокотал какой-то бешеный хохот — от понимания настоящего значения этих слов, и такими пустыми, бессмысленными, жалкими показались суматошные усилия что-либо исправить. Он разгребал завалы, метался на дымящихся руинах собственного предательства, в полыхающем во время наводнения бардаке, и стало ясно, что от того, что было у них с Ниной некогда, ничего не уцелело и теперь только щелкает, хрустит и попискивает под ногами. Все то время, что было у него в запасе, он потратил на то, чтобы изгнать, стереть всякий привкус Нины, на то, чтобы сделать ее для себя несущественной, необязательной.
— Почему это нет? — отвечала Юлька. — У меня так, например, времени навалом.
Камлаев перестал швырять на кресло плечики с ее бессмысленными тряпками, остановился и сел на один из чемоданов.
— Ну вот что, — сказал он примирительно, — ты же сама все слышала. Не можешь не понимать, в чем дело. В связи с создавшейся ситуацией тебе придется… ты должна…
— Ах, это я должна?! Нет, это ты должен. А я тут ни при чем. Если ты все время говоришь мне, что все будет хорошо и чтобы я не думала, не волновалась ни о чем, а потом приезжает она, то кто же тогда во всем этом виноват?
— Перестань, прошу тебя. При чем тут «кто виноват»? При чем тут это сейчас? Я не хочу, чтобы вы… обе… сейчас… я не хочу вас сталкивать…
— Об этом раньше надо было думать, — отрезала Юлька безжалостно.
— Да ты просто можешь перебраться в любой другой номер? Сейчас ты можешь перебраться? Ты слышишь меня? — Он приобрел уже бесчувственность автомата, непроницаемость пустотелого и безмозглого долдона, которому во что бы то ни стало нужно проломиться к цели.
— Не ори на меня! Почему это я должна куда-то уходить? Это твои проблемы, твоя жена, вот ты и уходи. А в этот номер я первой поселилась, с самого начала… И мне нравится этот номер, и я не хочу из него выезжать, потому что приехала твоя жена.
— Да ты дура, что ли?
— Я-то дура, я-то, конечно, дура. Потому что сразу не поняла, что все люди для тебя плесень, мусор. Ты считаешь, что меня можно взять, сложить в чемодан и выкинуть на помойку? Не беда, что живая, не беда, что рука и нога торчит, — все сойдет и так. А я передумала! Вот взяла и передумала! Никуда я отсюда не уйду! Если хочешь, можешь убираться отсюда. Сам себе поищи другой номер. Твои проблемы.
— Не создавай проблем себе и мне. Не самоутверждайся таким образом. Это пошло и дешево. Что тебя не устраивает? Что не так? У нас с тобой полная ясность, не так ли? И эта ясность была у нас с самого начала. Я сразу расставил все точки над «i», я сразу сказал тебе, как будут устроены наши отношения. Я прямо и честно сказал тебе, какое место в моей жизни ты будешь занимать. И давай сейчас быстренько закончим все это, идет?
— Да, давай закончим! Давай закончим все это прямо сейчас. Проваливай, я тебя не держу. Я что обещала, то сделаю — я тебя не знаю, ты меня не знаешь. В случае чего, я не подам и виду. Но это мой номер, понял? Я выбрала его для себя. Переезжай в любой другой — мне плевать. Почему же ты сам не можешь убраться отсюда? Ах, вот оно в чем дело: твоей женушке уже сказали, что ты проживаешь именно здесь. И теперь она не ошибется номером. В этом дело, да? И поэтому ты считаешь себя вправе вышвыривать меня отсюда? Меня это не устраивает. Я тебе не телка, понял? Не «пошла вон отсюда», когда захотел. Если ты забыл, так я тебе напомню, я тут нахожусь за свои собственные деньги.
— Но послушай, это же глупо…
— Ты не можешь обращаться со мной как с вещью, — продолжала твердить, как заведенная, она.
— Отчего ты так взвилась, а? Отчего ты так упорно хочешь делать мне гадости? Почему это тебе доставляет удовольствие? Я что-то для тебя особенное значу, девочка? Я что-то не слышал от тебя раньше ничего подобного. В чем дело? Ну, где, где и в чем я тебя обманул, что я тебе-то сделал не так? Ты на что обиделась, где тебе больно?
— А мне не может быть, значит, больно, да? Я не могу обидеться? Я не имею права обижаться? Не имею права жаловаться, не имею права упрекать тебя ни в чем? Ну, конечно же, я просто тупая, безмозглая сучка. Получила свое, да ты еще мне и честь великую оказал!..
— Прекрати молоть ересь. Зачем все усложнять?
— Зачем? Я скажу тебе зачем! Хочешь знать, почему я так упорно строю тебе гадости? Я скажу почему. Потому что я тебя не уважаю. Потому что ты не мужчина. Ты никогда и ни за что не отвечаешь. Тебе плевать на то, что кто-то окажется из-за тебя в униженном положении. Ты даже мне — мне, тупой сучке, которой ты меня считаешь, не можешь сделать до конца, всегда и во всем хорошо. Ты врешь своей жене, не хочешь с ней жить и все равно живешь с ней. Ну, так сделай же так, чтобы вся твоя семейная история меня не коснулась, сделай так с начала и до конца. Сделай так, чтобы твоя жена не могла приехать сюда! Это что, так сложно сделать? Сделать так, чтобы все, что было у нас, было только нашим достоянием, нашей личной историей, которая бы началась и закончилась красиво. У тебя даже на это не хватает способности! Ты вышвыриваешь меня, хотя я ни в чем не виновата и ничем не заслужила такого свинского отношения к себе. И на жену свою ты тоже плюешь, продолжая держать ее в неведении и превращая тем самым в обманутую дуру. Для тебя ведь самое главное — приличия соблюсти, остаться чистеньким — вот это для тебя самое главное! Ну, еще бы, ведь ты такой то-о-онкий! Тебя только это и заботит — чтобы не было грязи, чтобы не было грязи внешне, чтобы ручки твои оставались чистыми, а на грязь в душе тебе наплевать! Тебя только это и заботит — чтобы ты пристойно при любом раскладе выглядел. А не люди. Не люди, которых ты до этой ситуации довел и которые сейчас страдать должны из-за того, что ты не можешь назвать черное черным, а белое белым. Нет, при виде жены ты на сладкую морду натягиваешь обаятельную улыбку, ликование изображаешь, «как я рад», говоришь, а сам только и думаешь о том, как бы ее половчее на месте удержать и меня побыстрее отсюда спровадить. И еще при этом, дрянь, наверняка ликуешь в душе от того, как все ловко у тебя получается.
— Все сказала? — поднял на нее бесконечно терпеливые глаза Камлаев. Телефонный разговор с Сопровским, на который он сослался, оставляя Нину, безнадежно и непоправимо затягивался. Нет, какое же он все-таки беспримерно хладнокровное животное. Нужно было вцепиться в Нину, нужно было сказать ей, что ему очень страшно, что он очень боится ее потерять. И что совсем не в этой вздумавшей упираться и качать права длинноногой девчушке с ватными кружками на глазах было дело, совсем не от этого треснула их семейная с Ниной чашка, совсем не отсюда, не здесь, не сейчас, не Юлькой был нанесен убийственный укол их благоденствию, их вере друг в друга. И что Юлька — всего лишь следствие, причем побочное и отдаленное, досадная неосторожность, допущенная им параллельно развитию настоящей болезни, — все равно что бритвенный порез при растущей раковой опухоли. А Камлаев вместо этого всего озаботился поисками пластыря.
