— Точно. В ящиках с монетами есть разные пресс-формы.
Иван пристально посмотрел на служивого. Мол, дальше эту тему не поднимай. Тот понятливо кивнул.
— Да, и ещё, пусть жена тебе погоны вышьет. Ты теперь — государственный человек. Не хухры-мухры. Понял?
Маша проводила Олега задумчивым взглядом.
— Он уйдёт туда, за медью, а сюда придёт Андрей? Так? Я тебя правильно поняла?
Лицо женщины было бесстрастным. Сердце Вани похолодело.
«Ну пожалуйста, любимая, пожалуйста, не надо».
Хозяин судорожно вздохнул, сгорбился и, поникнув головой, глядя в пол, кивнул.
— Так. Олегу не стоит в этом участвовать.
— Я поняла. Он — защита, Андрей — наказание, а ты…
«А ты, любимый, берёшь все их грехи на себя».
Пальцы у Маши задрожали, а на глаза навернулись слёзы. Ей было безумно жаль своего мужа. И только сейчас до неё в полной мере дошло, ЧТО на себя взвалил этот человек. Какое бремя он несёт.
Женщина соскочила со стула и обняла мужа, прижав его к своей груди и взлохматив его волосы.
— Ты знаешь, что делаешь, я уверена в этом. И я тебя люблю. И всегда буду на твоей стороне.
Маляренко почувствовал, как у него вырастают крылья.
«Ура!»
— А с построением ты хорошо придумала.
— Конечно. — Женщина довольно улыбалась — похвала мужа ей была очень приятна. — Главное, в эти игры не заиграться. Но иногда, понемногу…
Глаза Марии хищно сузились. Она оглянулась на запертую дверь и, наклонившись поближе, жарко прошептала Ивану на ухо.
— Пусть знают своё место.
«Царица!»
— Не знаю, сможет этот Лукин что-либо сделать или нет, но сходить туда нужно.
— Когда пойдёшь? — Маша спокойно, не обращая никакого внимания на детский топот и окрики Тани, раздававшиеся за дверью, приводила себя в порядок. Совещание началось как обычно. С секса.
— Повешу рыжего. Озадачу Борю переписью населения в Бахчисарае и окрестностях и уйду. — Иван блаженно вытянулся на кровати. Ни о чём думать не хотелось, абсолютно.
— Разведаю, посмотрю, что да как. Там три сотни человек. Половина — женщины. Может, кого и сманю. Места там невесёлые, так что, думаю, с этим проблем не будет.
Маша прилегла рядом.
— Ты говорил, там негры, арабы, индусы?
— Ага. Но в основном белые, конечно. Наш «ЯК-40», так вообще с Сахалина летел битком. Да и те два «Боинга»… не азиатские. Один, мне говорили, кажется, канадский, а другой — штатовский. Оттуда можно семейные пары собрать. И баб одиноких для бахчисарайских.
Маляренко мечтательно улыбался. Рулить переселением народов, вот так, лёжа на кровати, было чертовски приятно.
Ваня зажмурился от удовольствия.
«Режим Бога».
Когда-то давно, в офисе, он поигрывал в компьютерные игры.
«Поселить бы здесь с десяток пар, да к Звонарёву ещё десяток отослать. Да пяток на ферму к Кузнецову. Да у дальней рощи посёлок поставить. Э-эх!»
Некстати вспомнилась Алина. Ваня мысленно сплюнул.
— Знаешь, Манюня, я, когда на север пойду, с собой Таню возьму. Согласна?
«Манюня» победно сверкнула глазами и одобрительно царапнула коготками по груди.
«Этих баб хрен поймёшь. Часть вторая!»
ГЛАВА 7,
в которой говорится о том, что каждый человек должен делать, что должно
Новость о том, что она включена в состав экипажа, Таня сочла дурной шуткой. Весь последний месяц, что она прожила в доме любимого после его возвращения из северного похода, Ivan Andreevich не обращал на неё никакого внимания. Просто ровно, по-дружески, общался, перекинувшись с ней за всё это время двумя десятками фраз. Masha, как могла, успокаивала её, уговаривая подождать и потерпеть, но, напуганная холодностью мужчины, Таня впала в отчаяние. Слёзы в подушку ночь напролёт стали для неё нормой. Только постоянная и ежедневная возня с малышнёй и кухонные обязанности не давали девушке окончательно уйти в депрессию.
Толстый и весёлый Франц бодро заскочил на кухню, жахнул стакан наливки и, подмигнув, велел идти собирать вещи. Таня, всегда очень хорошо относившаяся к единственному соотечественнику, набычилась и, разразившись сочной немецкой руганью, швырнула в инженера стакан.
Франц сначала ловко увернулся, а потом обиделся и ушёл. Самодельный глиняный стакан разбился, а девушка села за стол и горько разрыдалась.
Через полчаса в кухню притопал Игорь и, осторожно выглядывая из-за двери, изобразил руками лодку, море и поход. Таня удивилась, а потом завернула в три этажа и добавила, что она не дура и прекрасно понимает русский язык.
— Ну а если не дура, то собирай манатки и бегом к лодке! — Игорь тоже обиделся, хлопнул дверью и ушёл.
Таня растерянно замерла, а из-за двери донеслось:
— А то шеф вот-вот из Юрьево приедет!
А потом вихрем ворвалась лучшая подруга и, сверкая глазами, потащила её собираться.
А потом в её спальню зашёл ОН.
Приветливо улыбнулся, что-то спросил (она автоматом кивнула), подхватил её рюкзачок и, спокойно повернувшись, вышел. Не чувствуя ног, не слыша ничего из-за бьющегося сердца, Таня пошла за ним следом.
Напоследок она успела почувствовать, как её локоть ободряюще сжала Машина ладонь.
— Вот же ж, твою мать! — Франц, облитый морской водичкой, плевался и протирал свободной рукой глаза. Волна поднялась нешуточная, и экипаж, ругаясь на чём свет стоит, лихорадочно натягивал тент.
«Обрусел вконец. Быстро он».
Маляренко вцепился в рвущийся из рук брезент с другого краю и держал его из последних сил. Как обычно, поход начался не ахти. То есть вышли-то они из Севастопольской бухты при ярком ласковом солнышке, тихом и спокойном море и с замечательным настроением. Всё дерьмо осталось в прошлом. Впереди был бескрайний простор моря и ожидание чего-то нового и прекрасного.
Иван натянул тент, плюхнулся на палубу и призадумался — в голову упорно лезли мысли о том, что осталось позади. За кормой его корабля.
Когда из Бахчисарая пришёл улыбающийся Звонарёв, а с ним — крепко озадаченный срочным вызовом Андрюха, Ваня провёл две очень разные встречи.
Сначала, вызвав Бориса, посадив рядом жену, Иван долго и весело пил со старым другом, вспоминая прошлое и фантазируя на тему будущего. Затем, когда градус уже подошёл к опасной черте, Иван отставил алкоголь в сторону и просветил Серого насчёт идеи Бориса.
Серый не впечатлился. Растолстевший делец вообще заявил, что де «школа — это ещё туда-сюда, а Университет — это, брат, такая херня…»
Пришлось разъяснять, что университета они, скорее всего, увидеть не успеют. А вот училище — возможно, и вообще…
Тут Иван хлопнул ладонью по столу, как это делал дядя Паша, и совершенно трезвым голосом объявил о введении налога на образование.
— С тебя, мил-человек, через полгода — бумага.
Серый икнул и тоже протрезвел. Друг-то, он, конечно, Друг. Но вот когда он ТАК говорит…
— К-какая бумага?
— Любая, на которой можно писать! Придумывай, ищи, пробуй. Опроси всех. Может, хоть кто-то знает, как её делать. Опилок у тебя много. Нехрен их на удобрения пускать. К тебе придёт Борис, будет делать перепись населения, знаний и умений. Жить будет у тебя, а охрану ему Стас выделит, я договорюсь. Вот такие, брат, пирожки с котятами. Выпьем?
Маша принесла ещё бутылку, а на веранду притопали Олег, Семёныч и Франц.
«Пирожки с котятами» удались на славу.
С кемеровчанином Маляренко говорил в доме. Запершись и с глазу на глаз. Долго. Почти весь день. О чём они говорили — никто никогда так и не узнал. На следующее утро Андрюха, не торопясь, с чувством собственной значимости, ушёл в Юрьево.
Вслед ему со страхом смотрели десятки глаз, а Иван закрылся в своём доме и, прямо с утра, в одиночестве, напился.
«Господи, прости!»
Впрочем, таким его видела только Маша. Для всех остальных жителей он по-прежнему был сильным и уверенным человеком. Хозяином. А они за ним — как за каменной стеной.
