Пока Кроун подносил ключ к замочной скважине, Робин изловчился и движением пальцев снял воздушную копию ключа и зафиксировал ее на своей ладошке.

– Отлично! – сказал сам себе Робин. Несмотря на то, что мне почти две тысячи лет, мои пальцы не утратили ловкости!

Кроун подозрительно посмотрел по сторонам, потом запер ключом дверь и спрятал его во внутренний карман своего сюртука (связке он, видимо, уже не доверял). Еще раз, оглянувшись, он повернулся и быстро зашагал по коридору в нижние покои дворца. Когда самозваный регент исчез в дворцовом лабиринте, Робин снова принял свой обычный вид, подошел к железной двери и стал слушать, но кроме завывания ветра и криков орлов ему ничего не удалось уловить, хотя один раз ему послышался скорбный плач женщины. Но это мог быть только ветер.

Через три секунды Робин уже сидел за столом у Фаустины и доедал столь удачно начатый ужин.

– Ну что, узнал что-нибудь еще? – позевывая, спросила Фаустина.

– Да ничего особенного, кроме глупых пришепетываний этой сеньоры в белом. Обыкновенная женщина, которая ухаживает за усопшими. Вот если бы королева Маргарита отвечала ей, или они устроили бы пирушку и нас с тобой пригласили, это было бы удивительно. Меня больше интересует, почему он 19 лет держит ее на земле? Тебе не приходила в голову одна мысль?

– Какая? – недоуменно спросила Фаустина, закрывая синей шалью вырез своего платья.

– Перчатки! Они постоянно толкуют про эти перчатки, боятся их, говорят о них!

– А ты прав, Робин. Но мы не можем войти в залу и стянуть их с мертвых рук Маргариты.

– Теперь можем! Смотри! – И Робин показал ей свою морщинистую ладошку, на которой были обозначены контуры ключа. – Смотри внимательно!

Робин достал из кармана небольшой пузырек с синей жидкостью, побрызгал им ладошку, и тут же обозначенные линии превратились в маленький серебряный ключик.

– Ничего себе! – воскликнула Фаустина.

– Теперь у нас есть дубликат, и мы можем спокойно навещать королеву Маргариту.

– Только будь осторожен, Робин! Не ходи туда без меня! Если ты это сделаешь, то станешь моим врагом! Понимаешь, мы можем навредить принцу! Ему и так тяжело с его зеркалом и греческими статуями, которые у него, видите ли, вызывают верх наслаждения! Только молчи, Робин! Прошу тебя, молчи! А лучше дай этот ключ мне. А то тебе взбредет в голову явиться в эту крипту невидимкой, а там таких героев миллион кружат, да только и ждут, как бы напакостить принцу!

– Ты оскорбляешь меня, Фаустина! Я никогда не предам Перля.

– Да я тебе верю, только ключ отдай. Я спрячу его в надежное место, – устало сказала Фаустина. – И потом я считаю, что этот ключ мы можем отдать только принцу и больше никому на свете.

– Ваша воля, – спокойно ответил Робин и вручил ключ Фаустине.

Спокойной ночи, принцесса.

– Если она действительно будет такой, – с иронией ответила принцесса и покинула балкон.

Там она положила ключ в тайник, находящийся в стене и открывающийся при помощи набора определенных цифр на металлическом циферблате настольных часов.

И Фаустина медленно отправилась в выложенную зеленым мрамором купальню, где ей все уже было приготовлено для вечернего туалета, включая изумрудно-серый шелковый халат и кружевную белую сорочку.

После бурно проведенной ночи на таинственном острове Лесбос, принц проспал до полудня, и сейчас бодрствовал. Он сидел в своей мраморной приемной – огромном зале, выложенном разноцветным мрамором. Только потолок был жемчужно-белого цвета с люстрой в виде букета золотых роз. Вдоль одной из стен живописно располагались статуи Афродиты, Аполлона и столь любимой им Никэ, богини победы, которая резким изгибом своего тела и размашистыми крыльями всегда вдохновляла принца. В самом дальнем углу у камина сидели три лукавых золотых амура, держа наготове луки и стрелы. Скульптор так хорошо сумел выразить намерения этих шаловливых и легкомысленных мальчишек, что всякий раз, когда принц заходил в свою мраморную гостиную, он первым делом подходил к озорникам, гладил их по кудрявым головкам и говорил: «Надеюсь, что я буду вашей первой жертвой». Но амуры молчали.

Сейчас принц ходил взад и вперед по мраморной зале, все больше и больше оттягивая свой отход ко сну. Он вновь и вновь передумывал мудрые слова Сафо, которая искренне желала помочь ему. В его воображении проносились смуглые ручки Сафо, ее уже не очень молодое лицо и его первый, робкий поцелуй, который он совсем не почувствовал, но постоянно вспоминал о нем. А второй поцелуй уже робко отозвался в его сердце. «Меня ласкала так только моя мама, но она умерла. Жаль, что у Сафо нет таких воздушных перчаток, которые были у моей мамы, королевы Маргариты». И принц тяжело вздохнул.

«И еще эти бесконечные тайны моего острова, которые мне надо разгадать. И главное – пройти через это старинное зеркало, перед которым я любуюсь своим телом и получаю от этого наслаждение. Я все понимаю, но ничего не могу с собой поделать. Вот если бы ко мне пришла одна из тех веселых нимф, учениц Сафо, сыграла мне на кифаре и станцевала зажигательный танец, я бы забыл о своем недуге. Что я сказал? Я что, назвал себя больным? Глупости!» – нахмурил брови принц, и его лицо приняло свирепое выражение.

Потом принц подошел к статуе Афродиты и, благоговейно глядя на нее, вслух стал читать свои любимые стихи, сочиненные Сафо:

«Моей матери можно прочесть такую же оду. Она была красивейшей женщиной, от которой я унаследовал свою внешность. Только красота моя проклята! Кроун считает меня чудаком и не поручает никаких дел. И я побаиваюсь его», – с грустью подумал принц.

Белая, украшенная золотой росписью дверь отворилась, и на пороге появился вышколенный лакей.

– Уже поздняя ночь, ваше высочество. Я принес вам халат.

– Положи его на кресло и уходи, – сквозь зубы процедил принц. Ему показалось, что Витторио, так звали лакея, подглядел его мысли, а может быть и еще хуже: стоял под дверью и, хихикая, слушал, как он читает «Оду Афродите».

Витторио положил на кресло алый шелковый халат. После этого он бесшумно покинул покои принца, зная, что чудак Перль всегда одевается и раздевается сам. «Здесь вообще неприхотливые господа», – часто делился Витторио с другими лакеями.

И он был прав, этот Витторио. Принц не любил навязчивого внимания со стороны слуг, да и современная навороченная мода вызывала у него раздражение и скуку. Да ему и не нужно было украшать себя одеждой, ибо люди видели только его синие, как море глаза, черные кудри и летящий стан. Даже принц-матрос выглядел не хуже короля.

Раздевшись и покидавши вещи, принц накинул алый халат и с унылым видом поплелся в спальню.

Он впал в состояние непонятной тревоги и никак не мог вспомнить ее причины. Упрямая игла колола висок, пальцы слегка подрагивали, он весь напрягся и никак не мог вспомнить, что его мучает.