После месяца кровопролитных боев дивизию Маннергейма было решено отвести для отдыха и пополнения, а потом передислоцировать в Бессарабию — в окрестности Кишинева.

Маннергейм нанес прощальный визит генералу Авереску, который, по его словам, «…поблагодарил за стойкость, проявленную группой Вранца, и уговаривал написать ходатайство, чтобы 12-ю кавалерийскую дивизию оставили в его армии».

Маннергейм выразил признательность за доверие, но, сославшись на то, что такие просьбы не приняты в русской армии, отказался.

Деятельность Маннергейма на Румынском фронте была отмечена орденом Михая Храброго третьей степени.

Прибыв в Бессарабию в конце января 1917 года, Маннергейм испросил разрешения отбыть в краткосрочный отпуск в Финляндию. Просьбу удовлетворили, и генерал отправился в путь, который пролегал через Петроград. В столицу Маннергейм приехал в середине февраля и, узнав, что император находится в Царском Селе, направился туда. На этот раз царь, хотя и принял Маннергейма, слушал его рассказ о положении дел на румынском фронте весьма рассеянно.

По окончании аудиенции Маннергейм поинтересовался у флигель-адъютанта, принимает ли императрица Мария Федоровна. Она была больна, но Маннергейм все же попросил сообщить ей, что просит аудиенции. Встреча была назначена на следующий день.

Такая неуместная настойчивость со стороны Маннергейма была, скорее всего, следствием того, что он еще не вполне осознавал, насколько стремительно развиваются события. Его рассказ о положении дел на фронте двухнедельной давности уже никого не интересовал. И это подтвердилось при встрече с императрицей. Когда Маннергейм с похвалой отозвался о румынском полковнике Струдзе, Мария Федоровна прервала его вопросом: «Не тот ли это Струдза, который, по слухам, перешел на сторону врага?» Маннергейм ответил, что не может поверить таким слухам и готов дать руку на отсечение, но полковник Струдза не способен на подобный поступок.

Императрица не стала возражать генералу, дабы сохранить его руку. Вернувшись в гостиницу, Маннергейм узнал, что Струдза стал перебежчиком и с самолета сбрасывал листовки, призывавшие румынские войска переходить на сторону немцев.

Пробыв в Петрограде около двух недель, Маннергейм понял, чем были заняты мысли обитателей Царского Села. В столице не было ни хлеба, ни топлива. Народ устал от войны и открыто критиковал царя.

23 февраля 1917 года Маннергейм, как и планировал, уехал в Финляндию. В Гельсингфорсе обстановка была более спокойная. Маннергейм встречался с родственниками и давнишними приятелями по кадетскому корпусу. Они сидели за обеденным столом и вспоминали прошлое. Позже Маннергейм напишет в своих мемуарах, вспоминая тот ужин: «…Я не мог и предположить, что буквально через год часть моих друзей, сидевших за столом, займут высокие посты в армии, о которой мы так мечтали. Армии, в которой я буду главнокомандующим».

9 марта генерал тронулся в обратный путь — на фронт. Накануне финские газеты сообщали, что в столице начались беспорядки. Народ грабил продовольственные магазины и склады. В центре произошли вооруженные столкновения, погибли люди. На предприятиях начались забастовки. На улицах шли демонстрации под красными флагами.

Прибыв в Петроград, Маннергейм обнаружил, что, по крайней мере, в центре столицы все спокойно. Транспорт ходит исправно, правда, на центральных площадях были расставлены пулеметы и повсюду курсировали казачьи патрули. Успокоившись, Маннергейм отправился в Императорский оперный театр на балет. Выйдя вечером из театра, он обнаружил, что город как будто вымер, транспорт исчез. Кое-как добравшись до гостиницы, Маннергейм встретил в ресторане своего друга Эммануэля Нобеля, директора фирмы «Нобель». Друзья решили посетить находившийся неподалеку клуб, в котором имели обыкновение собираться члены Государственной Думы. Но и в клубе они никого не застали. Это было затишье перед бурей.

На следующее утро Маннергейма разбудил шум толпы. Восставшие захватили несколько тюрем и выпустили на свободу несколько тысяч заключенных, разграбили, а затем сожгли оружейные склады. В центре шли ожесточенные бои.

Из окна своего гостиничного номера Маннергейм наблюдал за беспорядочными толпами, запрудившими улицу. Перед входом в гостиницу «Европейская» толклись вооруженные солдаты и штатские. Вдруг один из солдат заметил Маннергейма и закричал, что в гостинице находится генерал. Толпа ринулась в гостиницу. В это же время в номер к Маннергейму влетел запыхавшийся швейцар и стал умолять генерала покинуть помещение через черный ход. Маннергейм накинул на свой мундир шубу, снял с сапог шпоры и последовал за швейцаром, успев только предупредить своего ординарца, чтобы тот находился в гостинице и ждал его звонка. Выбравшись незамеченным, генерал отправился в контору Эммануэля Нобеля и попросил достать ему гражданское платье. «Мне бы только попасть на Выборгскую сторону, и все образуется», — повторял Маннергейм.

Переодевшись, генерал в сопровождении Нобеля и присоединившегося к ним французского корреспондента нефтяной компании Эжена Бо отправились на противоположную сторону Невы, где находился дом семьи Нобелей.

На мосту троицу остановил патруль и потребовал предъявить документы. Первым предъявил паспорт французский корреспондент. К нему претензий не возникло. Далее вступил в разговор Нобель, он заявил, что его документы находятся дома, куда он и направляется и приглашает с собой патруль, дабы они сами убедились в правоте его слов. Солдаты замялись и обратились к Маннергейму. Не раздумывая, генерал изложил свою версию, будто он только что прибыл из Финляндии, и все его документы находятся в багаже, который он оставил в камере хранения Финляндского вокзала, так как транспорт совсем не ходит. Маннергейм предложил солдатам достать машину и проследовать вместе с ним на вокзал. Начальник патруля приказал граждан отпустить.

Восстание было в самом разгаре, когда Маннергейм со своими спутниками добрались до жилища Нобелей. Он решил долго не задерживаться у гостеприимных хозяев, дабы не подвергать их опасности. Дом Нобелей располагался рядом с заводом, и если бы рабочие прознали, что по соседству прячется генерал, они могли бы учинить беспорядки.

Маннергейм решил перебраться к своему знакомому — лейтенанту Селину. Дождавшись вечера, генерал покинул дом Нобеля. Вот как он описывает свое ночное путешествие по взбунтовавшемуся Петрограду: «Уличное освещение было очень слабым, а окна домов оставались темными — в квартирах предпочитали не зажигать света. Мимо проезжали машины с красными флагами, в них сидели солдаты, вооруженные гражданские лица и уличные проститутки. Кое-где горели костры, там собирались люди, чтобы согреться, — март стоял очень холодный. Небо было багровым от пожаров. Время от времени раздавались звуки выстрелов».

Маннергейм добрался до дома Селина без приключений и обнаружил там кроме самого хозяина еще и своего зятя, только что прибывшего из Гельсингфорса, и отставного финского генерала Лоде. Присутствие этого генерала в доме Селина, можно сказать, спасло Маннергейма от расправы революционно настроенных солдат. Буквально на следующий день в квартиру Селина нагрянул солдатский патруль и потребовал выдать им генерала, который, по сообщению бдительных граждан, скрывался в этой квартире. Старик вышел к солдатам и заявил, что граждане совершенно правы, а генерал он и есть, правда, давно уже в отставке. Пока начальник караула проверял документы Лоде, остальные солдаты бросились обыскивать квартиру. Маннергейм сидел в халате и разговаривал по телефону со своим ординарцем. Стараясь выглядеть как можно непринужденней, он поинтересовался у солдат, зачем им понадобился старик-генерал. Солдаты в свою очередь заинтересовались, а кто, собственно, есть он сам, и почему на его сапогах видны следы от снятых шпор. Но Маннергейм уже поднаторел в вопросах конспирации и без запинки объявил, что является финским коммерсантом и недавно прибыл из Гельсингфорса. А так как в Петрограде стоят сильные морозы, то он просто счастлив, что ему удалось достать хоть какие-то сапоги. Страшный акцент, с которым изъяснялся Маннергейм по-русски, и невозмутимый вид иноземца заставили солдат поверить его словам и удалиться.