Чтобы обмануть китайские власти, почту Маннергейму из России и Финляндии переправляли через Швецию, где письма запечатывались в конверты со шведскими марками.

Связным Маннергейма стал его отец, который к тому времени уже давно вернулся в Финляндию, открыл рекламное агентство и даже успел сколотить себе неплохое состояние. Сын через папашу пересылал в Генштаб промежуточные рапорты, камуфлируя их в длинных письмах, при этом Маннергейм-младший проявлял массу изобретательности, которой мог бы позавидовать профессиональный шпион. Маннергейму-старшему приходилось выуживать нужную информацию и переправлять ее по назначению — командиру Генштаба Палицыну.

Начальным пунктом экспедиции был определен Ташкент. Маннергейм прибыл туда с 490 килограммами груза и в сопровождении пяти казаков. Маршрут путешествия, заранее составленный Маннергеймом и одобренный императором, совсем не совпадал с маршрутом французской экспедиции. Между Маннергеймом и начальником французов — всемирно известным исследователем Пеллиотом — отношения сразу не заладились. Пеллиот пригрозил, что скажет правду, если китайцы начнут интересоваться Маннергеймом. Кроме того, он был категорически против того, чтобы Маннергейм совершал разведывательные вылазки вблизи русской границы, поскольку это могло сорвать всю экспедицию. И вообще, Пеллиот настаивал, чтобы Маннергейм просто следовал за экспедицией, так сказать, в качестве «свободного путешественника». Маннергейм попытался задобрить строптивого француза и перевел под его начало казаков. Дал денег на их содержание и включил большую часть своего снаряжения и багажа в экспедиционный обоз. Но все эти приношения не возымели ожидаемого эффекта.

Поль Пеллиот, то ли в сердцах, то ли намеренно, проболтался о целях Маннергейма врачу экспедиции — майору Луи Вэллану, а их разговор, по-видимому, услышал китаец-переводчик. В общем, совсем скоро в пекинских газетах появились заметки, что иностранец, который фотографирует мосты и переправы, — русский подданный…

Первый этап путешествия — 300 километров — Маннергейм прошел вместе с французской экспедицией и лишь тогда решился двигаться самостоятельно. Поводом для этого послужила секретная информация, поступившая от русского консула в Кашгаре; сообщалось, что в провинции Синьцзян активизировались японцы. Маннергейм двинулся вдоль западной границы пустыни Такла Макан, но японцев так и не обнаружил.

На протяжении всего пути Маннергейм занимался составлением карт. С предельной тщательностью он описывал каждый пройденный им мост, указывал глубину реки в этом месте и сезоны наводнений, отмечал, есть ли поблизости мостов леса и можно ли их использовать, например, для восстановления сожженного моста. Он исследовал дороги, по которым можно было максимально скрытно подойти к деревням и городам. Подсчитывал количество посевных площадей и даже высчитывал возможный урожай, чтобы иметь представление о количестве продовольствия и фуража, на которые можно рассчитывать в случае ведения военных действий. Все это Маннергейм проделывал с кропотливой тщательностью, его пытливый взор подмечал мельчайшие подробности быта местного населения.

Прибыв в Пекин, Маннергейм засел за отчет для Генштаба и через шесть недель выдал рукопись в 150 страниц. В этом отчете Маннергейм выступал как главнокомандующий, который разрабатывает военную операцию на территории Китая.

Со всеми добытыми материалами Маннергейм вернулся в Петербург и был принят императором. Вместо положенных 15 минут аудиенции беседа продолжалась 1 час 20 минут. Император был поражен рассказами Маннергейма, которые к тому же были проиллюстрированы огромным количеством фотографий.

Перед прощанием Николай II поинтересовался дальнейшими планами исследователя. Маннергейм выразил надежду на получение должности командира полка, и император поспешил заверить героя, что полком он еще успеет накомандоваться, а вот то, что Маннергейм совершил, — в высшей степени замечательно и удается не каждому. Маннергейм удалился, гордый собой и своими достижениями. Он взял длительный отпуск и отправился в Швецию, где и получил известие о своем назначении командиром 13-го Владимирского уланского полка, расквартированного в Ново-Минске в 40 километрах от Варшавы.

И снова Маннергейм отправился в путь, но теперь уже на запад — Туда, где 19 лет назад начиналась его военная карьера. Вступив в должность командира полка уланов, Маннергейм изучил состояние дел и пришел к выводу, что тихая мирная жизнь в центре Польши на личный состав действует разлагающе. Полк не участвовал в русско-японской кампании, и офицеры полка даже не были знакомы с новыми теоретическими разработками, полученными на полях сражений. Маннергейм расшевелил «сонное царство». Он ввел новую программу обучения в полку. Теперь основное время уделялось упражнениям по стрельбе и спешенным действиям кавалерии. Не все офицеры полка были довольны таким нововведением, но инспектор кавалерии, посетивший через два года Владимирских улан, одобрил деятельность Маннергейма.

13 января 1911 года последовало очередное повышение — Маннергейм стал командиром драгунского полка лейб-гвардии Его Императорского Величества, располагавшегося в Варшаве.

«Этот полк считался одним из лучших кавалерийских подразделений, и назначение туда расценивалось как значительное повышение. Такая служба для меня была очень желанна», — отмечал впоследствии в своих мемуарах Маннергейм. Наконец-то он был удовлетворен, так как прежде считал, что отстает в продвижении по службе от своих сверстников. Кроме того, командир гвардейского полка обычно имел чин генерал-майора, поэтому желанная служба была подкреплена еще и очередным повышением в чине.

Генерал-майор Маннергейм стал желанным гостем во многих аристократических домах Варшавы. Особенно ему были рады в семействе председателя Городского совета Варшавы Любомирского. Княгиня Мария — жена председателя — частенько приглашала генерала на обед, и он подолгу засиживался у нее в гостиной, ведя неторопливую послеобеденную беседу под звуки вальса. Позже, во время Первой мировой войны, Маннергейм вел с княгиней постоянную переписку и сохранял ее письма, которые очень ценил и даже давал читать своему ближайшему окружению. В одном из писем княгиня делает недвусмысленные намеки: она пишет, что единственное существо удерживает ее на этом обезумевшем свете — ее маленькая голубоглазая Доротея… Письмо заканчивается просьбой уничтожить послание, поскольку оно очень личное и заслуживает сгореть в адском пламени.

Переписка носила явно любовный характер. Судя по всему, между бароном и княгиней существовала интимная связь, и отношения эти, если брать во внимание упоминание о голубых глазках Доротеи, не остались без последствий.

Но приятную службу в Варшаве, где Маннергейм даже собирался обзавестись собственным домом, прервала война. 6 января 1914 года Маннергейм получил новое назначение — командира гвардейской кавалерийской бригады в Варшаве. С ним он и принял первое свое сражение на фронтах разгоревшейся Первой мировой войны.

Еще до официального объявления Австро-Венгрией войны России Маннергейму было приказано переправить бригаду из Варшавы в Люблин. 30 июля полк выгрузился на железнодорожном вокзале в Люблине и оттуда конным порядком проследовал в город Красник, находившийся в 30 километрах от австрийской границы. 17 августа австрийцы силами одной пехотной бригады, трех орудийных батарей и большого числа кавалеристов начали наступление на Красник. Маннергейм получил приказ выдвинуться на южные окраины города и держать оборону. Вот как он сам описал свое первое сражение:

«Мои части сражались в полосе шириной 7 километров. В бой ввязался весь полк. Огнем превосходящей артиллерии противника моя батарея была подавлена, и сразу после столкновения в ней осталось всего два орудия (из шести имеющихся. — Прим. авт.), которые вынуждены были сменить позицию. Это означало, что уланский полк какое-то время действовал без поддержки артиллерии. Наконец командующий армией (генерал-лейтенант князь Туманов. — Прим. авт.) прислал свежую батарею, и ее точная стрельба оказала существенную помощь в бою.